Человек, который видел сквозь лица

– Конечно знаю. И поэтому знаю, что ты ищешь. И даже знаю, кто ты такой.

– Чего-чего? Ты чего там трындишь?

И он одним прыжком становится на бортик контейнера, готовясь удрать.

– Мохаммед Бадави, – раздельно говорю я.

Парень резко оборачивается; он потрясен, его круглое лицо радостно вспыхивает.

– Мой брат говорил с тобой обо мне?

– Да, он называл тебя Момо. И показывал твои фотографии.

Его детские губы трогает слабая улыбка, потом – словно у него внутри лопнула какая-то пружина – он со стоном падает на кучу мусора и разражается судорожными рыданиями.

Его горе смущает меня.

Я ему наврал, а моя ложь потрясла парня. Его душат слезы, он едва переводит дыхание. Я вдруг перестаю видеть в нем одного из этих опасных Бадави, пособника мерзкого террориста, – передо мной обыкновенный мальчуган, оплакивающий старшего брата.

Я спускаюсь к нему в контейнер. Услышав это, он пытается подавить всхлипы, но его тело все еще вздрагивает от душевной боли.

Присаживаюсь в метре от него, но на всякий случай избегаю подставлять лицо лунному свету. Когда мальчишка начинает дышать ровнее, я спрашиваю, стараясь говорить благожелательно:

– Ты ведь не знал, что он собирался сделать?

– Нет.

Он вытирает рукавом куртки сопливый нос и устало шепчет:

– Меня два дня мурыжили в полиции. Допрашивали, допрашивали, допрашивали… без конца…

– Вот как? И кто же это тебя так? Комиссар Терлетти?

Он удивленно смотрит на меня:

– Ты откуда знаешь?

– Я знаком с Терлетти.

– Ты что – из полиции?

Я пожимаю плечами:

– Разве я жил бы здесь, если бы работал в полиции?

Он мотает головой, убежденный не столько словами, сколько моим спокойным тоном.

– Я ничего им не выболтал, – шепчет он.

– Это хорошо.

Но он вскакивает на ноги и кричит:

– Нет, совсем не хорошо! Я молчал, потому что не знал ничего! Лучше бы знал – тогда с радостью скрыл бы от них правду, с радостью сохранил бы секреты моего брата, с радостью вынес бы побои и до конца держал язык за зубами, лишь бы его спасти. Только Хосин… только он…

И рыдания снова перехватывают ему горло. Он не в силах связно выразить то, что его мучит. Я договариваю за него:

– Только Хосин не посвятил тебя в это дело.

– Да…

– А как бы ты себя повел, если бы он тебе сказал, что собирается умереть?

– Я бы ему помешал.

– Вот поэтому он тебе и не доверился.

Мохаммед поднимает голову и растерянно смотрит на меня. Я заставил мальчишку пошевелить мозгами, и мои слова его утихомирили.

Я пользуюсь паузой, чтобы рассмотреть его призрака. Хосин Бадави вьется над плечом брата, крошечный, немой, подавленный, безразличный к нашему разговору, вид у него какой-то отрешенный, и я, в глубине души, нахожу это состояние вполне естественным, после того как он разлетелся на клочки посреди площади.

Интересно, замечает ли Момо это парящее над ним существо?

Парень уставился на меня, изучая каждую черточку моего лица и пытаясь определить цвет кожи в неверном серебристом лунном свете.

– А ты кто?

– Огюстен.

– Огюстен? Шутишь![9]

– Нет, меня и вправду зовут Огюстен.

Поморщившись, он отодвигается.

– Значит, ты не из Рифа?[10]

– Нет, не из Рифа, я…

Он жестко перебивает:

– Значит, ты не из наших?

– Я из Шарлеруа.

– Ну ясно, ты не из наших, – повторяет он, враждебно глядя на меня.

Неприязнь парнишки не мешает мне интриговать его, даже поддразнивать, и я спрашиваю:

– А ты сам, Момо, разве не из Шарлеруа?

– Да, но нет.

– Как это – «да, но нет»?

– О’кей, я родился здесь, в больнице Нотр-Дам, но это ничего не значит. Я родом из Рифа. Моя семья родом из Рифа. Все наши родом из Рифа. Мы все из Рифа.

По тому, как сбивчиво, но искренне парень произносит эти слова, я понимаю, какой магический смысл он вкладывает в свое происхождение, как истово верит, что его корни находятся в той далекой стране, которую покинули его предки. Заметив мой скептический взгляд, он убежденно добавляет:

– Это только у вас в Бельгии полагается рожать детей в больнице. В Рифе я бы родился дома.

– А ты уже бывал в Марокко?

– Отстань!

И он сразу замыкается, точно улитка в раковине. Разговор окончен. Я жду.

Облака снова заволакивают луну, небо мрачнеет, и я вздрагиваю: холод пробирает меня до костей. Темнота придает мальчишке храбрости, и он заговаривает первым:

– Откуда ты знаешь моего брата?

Я чувствую, что развивать эту тему опасно, но тут мне очень кстати вспоминается одна фраза Терлетти:

– Ла Гаренн. Мы с Хосином были приписаны к одному и тому же воспитательному центру.

– Ясно.

– И вроде были приятелями.

– А он никогда не рассказывал о тебе.

– Еще бы! Мы туда ходили десять лет назад, тебе сколько тогда было?

– Четыре года.

– Ну вот видишь…

Момо признаёт мою правоту и опускает голову. Я продолжаю:

– Ну а потом мы потеряли друг друга из виду. И встретились только недавно, чтобы… хотя нет, об этом я умолчу… стоп!

Он так жадно смотрит на меня, что я решаю разыграть эту карту.

– Момо, я много чего знаю. Даже догадываюсь, что ты здесь искал.

– Я? Ничего я не искал.

– Ну конечно, ты залез в контейнер, просто чтобы вздремнуть. А я-то думал, ты разыскиваешь его ноутбук.

Разинув рот, парень остолбенело смотрит на меня с полминуты, не меньше. Потом приходит в себя: