Человек, который видел сквозь лица

Я догадываюсь, что парнишка провел здесь такие же «веселые» часы, как я. И чисто по-человечески начинаю жалеть, что этот мальчик, совсем еще незрелый, прошел через такое испытание по вине тех, кто его окружал с детства.

– Но компьютер я обнаружил раньше, чем он, и припрятал. Решил оставить его себе.

– А почему ты сразу не сказал нам правду?

– Не хотел трубить на весь свет, что обитаю в заброшенных домах и ем то, что нахожу в помойных баках. У меня своя гордость.

– Твоя гордость сделала из тебя подозреваемого.

– Ах вот как! Значит, я уже не обвиняемый? Значит, все кончено?

Терлетти в замешательстве начинает кашлять. В его мощной грудной клетке этот кашель звучит гулко, словно эхо в пещере. Он давится им. Ишь как его разобрало, – видать, трудно признаваться в своей оплошности!

– Госпожа следователь отказалась дать санкцию на твой арест. Она считает, что у нас нет улик против тебя. Но это вовсе не исключает твоей виновности. Я с тебя, парень, глаз не спущу. Я в тебе еще не разобрался. Что бы ты ни делал, я буду тут как тут. А теперь пошел отсюда!

Я медленно встаю. Не могу оторвать взгляд от зеленой картонной папки, лежащей перед ним на столе. И, уже стоя на пороге, спрашиваю:

– В вашем досье указаны имена моих родителей?

Терлетти меняется в лице:

– Чего?

– Я до сих пор не знаю, кто мои биологические родители.

Терлетти упорно глядит вниз, на свои остроносые ботинки.

– А может быть, они пожелали остаться неизвестными.

– Может быть или…

– Наверняка!

Но его замешательство ясно доказывает, что в папке, которую он крепко прижал к столу, содержатся какие-то сведения.

– Прошу вас, скажите, есть ли там их имена?

– Нет их там!

И мы смотрим друг другу в глаза.

– А вы лжете куда больше моего, комиссар Терлетти, – говорю я.

И выхожу.

На улице уже темно. Дождя нет, но туман устлал мостовую влажной пленкой. И все кругом гнетет душу – и воздух, и тени, и свет фонарей, еле-еле мерцающий в этой сырой мгле, и приглушенный рокот автомобилей, что движутся вслепую сквозь плотное марево.

В моих венах тоже словно вода течет. Вся моя энергия бесследно улетучилась. Хочется есть. По спине пробегает дрожь. Я вышел из полицейского участка, шатаясь от слабости. Внезапно чей-то голос шепнул мне на ухо:

– Встретимся возле Почтового голубя.

Мимо меня, слегка задев на ходу, скользнула женщина, и за миг до того, как туман ее поглотил, я успел узнать следователя Пуатрено.

– У Почтового голубя? Когда?

– Тише!

Оказывается, я это выкрикнул.

– Ох, извините, мадам.

– Никто не должен знать о нашей встрече, – шепнул мне смутный силуэт. – До скорого, Огюстен.

Где-то рядом хлопнула дверца автомобиля, и он тронулся с места. Уж не ее ли это машина?

Иду к парку Королевы Астрид, опустив голову и сторонясь других прохожих. Вдруг они догадаются, что я побывал в тюряге.

Парк спит. Шагаю вдоль решетки, с сожалением вспоминая лето, когда хорошая погода позволяла мне ночевать на садовой скамье. Ну а сегодня вечером я только поплотнее запахиваю свой истрепанный плащ и располагаюсь под высокой каменной резной колонной с бронзовым голубем на верхушке.

Слышу цокот башмаков с металлическими набойками; из густого тумана выныривает следователь Пуатрено, подходит ко мне, и мы садимся в полутьме на каменный бортик.

– Обожаю это место! – восклицает она. – Ты заметил, что это единственный памятник, на котором нет имен?

– Э-э-э…

– Прекрасная идея – воздать почести голубям, которые сражались наравне с людьми, спасали человеческие жизни на море и в пустыне, доставляли приказы из армии в армию, пролетали иногда сквозь огонь пожаров или газы на полях, чтобы принести важные сообщения, а потом, полумертвые, возвращались в свои голубятни. Вот настоящие герои!

– Да, но их ведь дрессировали для этого, сами-то они не понимали, что делают.

– А кто вообще понимает, что́ он делает?! Кто знает, что́ он говорит, когда выражает свои мысли? И вообще, кто говорит нашими устами, когда мы говорим? Уж ты-то, видящий мертвых, которые наставляют живых, должен был бы это понимать.

Взглянув на меня, она легонько касается моей руки:

– Очень было тяжело – это пребывание в тюрьме?

– Терлетти меня ненавидит. Смотрит на меня как на преступника.

– Не худо бы ему на себя сначала посмотреть!

– Что вы имеете в виду?

– Ну уж я-то знаю, что говорю.

И она нервно барабанит пальцами по коленям.

Туман слегка редеет, и теперь нам виден в глубине парка, над крышами, лунный диск в размытом красноватом ореоле.

– А где же ваш верный Мешен?

– Мешен? Ах, этот бедняга…

И она разжимает левую руку; на ладони лежит пакетик леденцов.

– Ты, конечно, откажешься?

– Нет, охотно возьму, я умираю с голоду.

Она трясет перевернутый пакетик, но из него ничего не выпадает.

– Не повезло тебе, кончились. Очень жаль.

Я разочарованно глотаю голодную слюну.

– Огюстен, ты рассказал Терлетти о том, что видишь Невидимых?

– Нет.

– И не рассказывай никогда.

– Обещаю. Он и так держит меня за идиота. Не хватало еще, чтоб я ему это подтвердил.