– Хорошо, ну будет, будет! Я уже не смеюсь! Ну, брось дуться, Боренька…
– Знаешь, Лиза, я наверное, нашёл бы эту лавку, если бы только попал как-нибудь на ту улицу. Только вот кто нас отпустит? Если мы скажем папе или маме…
– Им ничего говорить нельзя! Нам всё равно никто не поверит! Мама, небось, опять скажет, что мисс Мур нам слишком много сказок читала.
– Да. Бедная мисс! Послушай, Лиза, если только мы хотим её спасти, я должен найти этого старичка. Ну, вдруг он знает что-то про этого… Человека со смущённым лицом?
– Тихо! Не говори о нём здесь, дома, а то… мало ли что. И вообще – куда это ты собрался один, так далеко? Кто тебе позволит?»
– Не один, а с тобой! Ну, сестрёнка! Ну, придумай же что-нибудь! Если мы ничего не будем делать, мисс Мур может так и не выздороветь! Неужели тебе её не жалко?
– Мне её жалко. Но чем мы тут поможем? Мне совсем не нравится твоя затея! Скажи уж, что хочешь просто из дома сбежать… Ну, всё-всё, будет, не обижайся! Я подумаю. Обещаю. А сейчас завернись в одеяло, вот так, и засыпай, пожалуйста, а то нас могут услышать.
И вот теперь мы вдвоём двигались сквозь злой рой снежинок через мост и вперёд, по Каменноостровскому проспекту. Трудно представить более неподходящую погоду для такой прогулки! Я почти ничего не могла различить перед собой, кроме мрачных и, как мне казалось, зловещих силуэтов каменных зданий. Прохожих на улице почти не было. Я несколько раз предлагала брату вернуться и сделать новую попытку в более погожий день, но Борис упрямо качал головой и утверждал, что раз уж мы начали это дело – нельзя его бросать, ничего не добившись.
Дома я, как смогла, постаралась обеспечить нам «алиби» – это слово я часто слышала от нашего отца, известного в Петербурге адвоката. Однажды я попросила папеньку разъяснить, что это значит: оказалось, алиби в переводе с латинского означает «где-либо в другом месте» и помогает доказать невиновность предполагаемого преступника. Мне отнюдь не хотелось быть в роли преступницы, но что же делать? Мама ни за что не отпустила бы нас одних так далеко, да ещё в такую погоду. Поэтому сначала я зашла после обеда к мисс Мур и убедилась, что та лежит в постели и состояние её со вчера ничуть не улучшилось. Затем я подошла к маме и объявила, что иду учить урок по французскому к моей приятельнице Ане Березиной, которая жила совсем близко, за два дома от нас. Маменька Анюты имела родственников во Франции и своих детей старательно приучала к французскому языку, а я частенько пользовалась помощью подруги в приготовлении уроков, чтении и пересказах. Для моей матери это прозвучало убедительно. Борис же со своей стороны заявил, что ему скучно, свои уроки он выучил и желает идти со мною к Березиным. Мама отпустила нас с условием вести себя у Березиных прилично: не шуметь и не докучать хозяевам.
Таким образом, из дома мы выбрались. Я с опозданием подумала, что надо было предупредить Анюту о нашем побеге; впрочем, если бы мама нас хватилась, это всё равно бы не помогло. Я заметила, что Борис считает улицы, пересекающие Каменноостровский; в общем, я помнила, что здесь мы гуляли с отцом, но моя наблюдательность была хуже, чем у брата, и куда мы идём, я вовсе не представляла. Борис же уверенно свернул на Большой проспект, затем мы нырнули ещё в какую-то улочку, я лишь успела прочитать название: «Ординарная». Злой холодный ветер грубо толкнул меня в спину и вдруг пропал, точно ему приказали успокоиться! Чем дальше мы двигались по улице, тем тише становилось. Колючая снежная крупа превратилась в невесомые снежинки, легко парившие в воздухе. Я оглядывалась в изумлении; Борис же задумчиво покусывал палец, затем потянул меня через улочку – мы остановились у какой-то лавки. Вокруг не было ни души.
Я смотрела на вывеску: сначала не смогла ничего разглядеть, но, как только мы вступили на крыльцо, над нами стали отчётливо проступать буквы странного серебристо-зелёного цвета. Скромная надпись гласила: «Книжная и сувенирная лавка г-на А. И. Вортеп-Бара». Я громко фыркнула.
– Что за дурацкое имя! Никогда такого не слышала. Ой… Боренька, ты только взгляни!