Человек за шкафом

Вот только как объяснить то, что с ней произошло? Что она может рассказать посторонним людям? Что пыталась помочь человеку, хорошему и талантливому, но слишком слабому и неспособному постоять за себя. И к тому же не вполне здоровому психически… Конечно, друзья и знакомые выслушают ее, посочувствуют, поймут – только вот помочь все равно ничем не смогут. Во всяком случае, Антону. Но хотя бы ее до конца стажировки приютят – и то хорошо. Нужно же где-то прожить еще три недели. Май едва начался, только что миновали праздники, но хозяйка еще первого числа получила с нее всю плату вперед. Денег, конечно, уже не вернешь. Ну и ладно, пусть подавится ими эта мегера… Оле вдруг стало немного стыдно, что в подобный момент она думает о такой ерунде, как потерянные деньги. Но, с другой стороны, эти деньги в ее семье не лишние и не ею они заработаны…

Задумавшись, Оля сама не заметила, как добрела до метро. Спустилась в подземный переход, толкнула дверь и оказалась в духоте вестибюля. Поехать, что ли, на вокзал? Попробовать взять в кассе билет на ближайший поезд до Петербурга и вернуться домой? Нет, так поступать нельзя. Нужно закончить учебу, пусть настроение ни к черту, руки опускаются и ничего не хочется делать. Но если она поддастся унынию и вернется домой раньше времени, то как она посмотрит в глаза родителям, столько сделавшим для того, чтобы дочка получила хорошее образование и занималась любимым делом? Нельзя их так расстраивать. А значит, нужно поскорее успокоиться и кому-нибудь позвонить, хотя бы Галке, милой девушке, с которой она уже успела подружиться здесь, в Москве.

Отыскав взглядом телефон-автомат, Оля подошла, поставила вещи на пол, нашла в кошельке телефонный жетон и набрала номер. К счастью, Галка оказалась дома и, только услышав, что у подруги неприятности, сразу сказала: «Конечно, приезжай. Я тебя встречу на «Преображенке», у первого вагона».

Едва поезд метро тронулся с места, Оля начала мысленный разговор с Антоном и целых четыре станции ругала его на чем свет стоит. Как он мог сразу сдаться, струсить, даже не попробовать оказать сопротивление тетке? Оля представила себе, что выказывает свое недовольство Антону лично. А тот, пожав плечами, возражает:

– Но что я сделал такого?

– Вот именно! – неумолимо, с огнем правоты в глазах мысленно нападала Оля. – Ты ничего не сделал «такого»! Ты не сделал того, что должен был сделать. Того, что на твоем месте сделал бы любой нормальный человек. Ты вообще ничего не сделал. Стоял и молчал. И только промямлил: «Оля, тебе лучше уйти…»

– Ну, теперь ты понимаешь, что я действительно больной и ненормальный человек, – кротко отвечал ей Антон, и глаза его были полны слез, хотя рыдания не прорывались в голосе. – Ты обманывала себя, надеясь, что сможешь помочь мне стать обычным, таким, как все. Но ты сама понимаешь, что это невозможно, такого никогда не будет. Так что оставь эту затею. Брось меня, живи своей жизнью. Тебе будет намного лучше без меня. А я тут как-нибудь…

– Дубина ты стоеросовая, пианист недоделанный! – сердилась Оля. – Как ты смеешь думать, что я тоже сдамся и брошу тебя! Я не предательница! Я обещала тебе…

– Оля, ты просто жалеешь меня, – отвечал Антон. – Но ты же помнишь известные слова «жалость унижает человека». Не надо меня жалеть. Все равно ты не можешь ничего для меня сделать…

На «Комсомольской» вышла целая толпа, вагон почти опустел. Оля села на место с краю сиденья, которое только что освободил мужчина в поношенной серой ветровке с цветными вставками (такие раздавали как форму в восемьдесят пятом году тем, кто дежурил на Московском фестивале молодежи и студентов), и снова мысленно обратилась к Антону:

«Может быть, ты, к сожалению, прав… Я ошибалась, полагая, что смогу сделать тебя таким, как все. Мне казалось, что если я научу тебя заваривать чай, заставлю выходить на улицу, дам прочесть несколько хороших книг и объясню какие-то вещи, которые знает каждый ребенок, ты станешь «нормальным». Только теперь я поняла, как это было смешно и наивно… Ведь даже специалисты-психиатры не могут полностью адаптировать к жизни таких людей, как ты. А я возомнила, что у меня это получится. Вот дурочка! Но все равно я дала тебе слово, что не брошу тебя, что буду помогать… И сдержу это слово, чего бы мне ни стоило! Без меня ты пропадешь. А я не позволю всю жизнь продержать за шкафом такого талантливого человека. Пока я в Москве, я буду с тобой, а дальше… Дальше будет видно…»

У Галки Олю встретили более чем хорошо. Подруга и ее мама (они жили вдвоем) выслушали историю о гадкой квартирной хозяйке, ужаснулись и сами предложили Оле поселиться у них до конца стажировки. Так что Оля обосновалась на «Преображенке», но слову своему осталась верна. В понедельник около восьми утра она снова вошла в знакомый подъезд, поднялась на четвертый этаж и принялась отчаянно трезвонить в звонок, стучать и звать Антона по имени. Только бы он услышал, только бы подошел к двери…

Антон не подходил очень долго, она уже отчаялась и хотела уйти. Но тут из-за высоченной дубовой двери послышался тихий голос: