Чтобы все-таки заполучить под свое командование войска, Помпей стал ратовать в сенате за восстановление на престоле эллинистического Египетского царства изгнанного александрийцами, дружественного римлянам, египетского царя Птолемея Авлета. После долгих и ожесточенных дебатов сенат все-таки постановил, вопреки всем усилиям Помпея, что римлянам не следует вмешиваться в дела Египта. Время, мол, еще не созрело…
Таким образом, сенатской партии удалось сравнительно легко одержать несколько побед над Помпеем, который, рассорившись с Крассом, все-таки пытался проводить компромиссный курс на примирение и, по возможности, сближение с сенатской олигархией.
Марк Туллий Цицерон не умолкал ни на мгновение. Под его влиянием в сенате участились открытые нападки на триумвиров. У Клодия были связаны руки вследствие постоянных стычек его собственных «штурмовых отрядов» с «штурмовыми отрядами» Милона (в одной из этих уличных баталий едва не был убит брат Цицерона — Квинт). «Оптимат» Домиций Энобарб (или Агенобарб), подав свою кандидатуру в консулы, во всеуслышание заявил, что намерен лишить Цезаря армии и должности. Для Гая Юлия настало время что-то со всем этим делать. Он прекрасно понимал, что промедление смерти подобно.
Но, хотя на счету у Цезаря и было несколько блестящих побед, включая разгром гельветов, бельгов и свевов, Галлия все еще оставалась (не формально, а на деле) наспех, кое-как, замиренной территорией, а не провинцией под прочной римской властью. Возвращаться во главе своих войск из Галлии в Италию было, по мнению Гая Юлия, еще слишком рано.
Весной 56 года Цезарь прибыл в Равенну, город на границе своей провинции, где вступил в сепаратные переговоры с Крассом. Из Равенны оба триумвира направились в Луку (позднейшую Лукку), где к ним присоединился третий триумвир — Помпей. «Встреча на высшем уровне» проходила в торжественной обстановке, явно провоцировавшей следивший за ней из далекого Рима сенат. Не какая-то «мелкая сошка», а почтенные магистраты в присвоенной их рангу красной обуви, мужи консульского и преторского звания, уважаемые сенаторы в нарядных латиклавах и украшенных полумесяцами из слоновой кости черных башмаках на толстой подошве — кальцеях — «всадники» в ангустиклавах, составляли подобострастную свиту самозваных «династов», демонстрировавших таким образом «Граду и миру» свою власть и силу. Приняв в своей претории двоих других триумвиров, Цезарь, со свойственной ему силой убеждения, ловкостью и изворотливостью сумел уладить все конфликты между ними, и прежнее «тройственное сердечное согласие» было восстановлено. Теперь «трехглавое чудище» могло беспрепятственно диктовать Римскому олигархическому государству его (а точнее — свои) законы. Цезарь потребовал для себя продления наместничества в Галлии еще на пять лет и легализации, задним числом, набора им из галлов пяти легионов, сформированных Гаем Юлием самовольно, без санкции сената.
Примиренные (в очередной раз) Цезарем, Помпей и Красс в трогательном согласии подали свои кандидатуры в консулы на 55 год. По завершении срока консульской легислатуры Помпей должен был получить на пять лет под свое управление Испанию, Красс же (тоже на пятилетний срок) — богатую Сирию, где победитель Спартака надеялся не только разжиться деньжатами, но и добиться победных лавров (или пальм), в войне с соседней Парфией, чтобы сравниться с Помпеем, «покорителем Востока» (его-то, Красса, победа над Спартаком, хотя и спасла от гибели олигархический римский режим, все-таки считалась «столпами» последнего «неполноценной», «ненастоящей» — «победой над презренными рабами», за которую, естественно, и триумфа-то не полагалось — не говоря уже о том, что счастливцу Помпею удалось похитить у Красса плоды даже этой «ненастоящей» победы!).
Все опять было в полном порядке. Крассу и Помпею удалось, сломив довольно слабое сопротивление «оптиматов» (Катон к тому времени уже успел возвратиться из почетной ссылки в кипрский «оффшор»), продавить свои решения через сенат и добились консульства. Теперь они могли делать сколько угодно распоряжений в интересах триумвиров. Красс сразу же по истечении срока его консулата отправился в Сирию, снедаемый жаждой добычи и славы.