Челтенхэм

– Ах, сэр Дэниел, – всплеснул руками величавый старик, – какую речь вы пропустили! Милорд превзошел сам себя! Поднимайтесь скорее, сейчас как раз перерыв. Питер, проводи!

Из коридора, окружавшего пиршественную залу, толпа гостей в эти минуты растекалась по своим местам, и Дин едва успел раскланяться с тремя-четырьмя знакомыми. Здесь он был знаком практически со всеми, и большинству был известен как потомок древнего захиревшего рода – впрочем, весьма и весьма богатый, любезный, щедрый, остроумный, с достойной оригинала чудинкой, но самое главное – давний знакомый его величества, вхожий к монарху в любое время дня и ночи, и, как полагали, исполнитель таких его поручений, о которых сказано, что чем меньше знаешь, тем лучше спишь. Лакей подвел его к нужной двери, и Дин вошел, мысленно фыркнув: «Южная трибуна».

Чертог сиял, все шумно рассаживались за уставленный приборами гигантский белоснежный квадрат стола. Дин тоже сел на положенное место и немедленно удостоился благожелательно-приветственного кивка корнуолльского правителя с другого края зала. Черт, похоже, этому философу и впрямь все нипочем. Какой же, о господи, у них там был разговор с Мэриэтт? И был ли вообще? А вот и она – сказочно хороша, бледна, смотрит строго перед собой – светская выучка, при полном параде – коса, меха, самоцветы, диадема. Да и Олбэни по такому случаю ненадолго предстал в полном княжеском облачении, в короне и серебряном поясе. Слева Роберт в своем кресле и черном свитере с высоким воротником – подражает Ричарду, стервец, искромсанные космы расчесаны, взгляд, как всегда, мрачно-отсутствующий. Вдовствующая герцогиня явно покрасилась.

Под несущийся со всех сторон говор ожидания первых блюд и первых тостов Диноэл сел. Он не мог не смотреть на Мэриэтт и Олбэни, хотя приказывал себе не сводить глаз с лежащей перед ним мельхиоровой вилки, с ее массивной ручки с тройным выпуклым завитком черненой волны. Вот Олбэни, повернувшись и наклонив голову, что-то говорит ей, вот накрыл ее ладонь своей, она не смотрит на него, а вот он, кажется, собирается встать. Тут, как уже в порядком подзабытые времена, Диноэла накрыл вал жгучего неприятия, отторжения, если не сказать омерзения, ко всему окружающему. Грандиозность поставленных им перед собой задач вдруг отъехала на задний план, а на первый выступила вся фальшь и идиотизм его теперешнего положения. «Зачем я здесь сижу, – со злостью спросил он себя, – за каким чертом меня вообще сюда принесло? Зачем мне все эти люди? Разве здесь мое место? В какую дурацкую дипломатию я играю? Вот сейчас этот мудрец поднимется и заговорит о помолвке, с него станется. Я что, обязан вот это выслушивать? Да наслушался я уже на своем веку, и выдержки проявил достаточно, хватит с меня!»

Выждав момент, когда, как казалось, на него никто не смотрел, Дин выскользнул из-за стола и, благо дверь находилась в полутора шагах за спиной, вышел в коридор. Не испытывая ни малейшего желания сталкиваться с лакеями и такими же, как он сам, запоздалыми гостями, и тем усугублять и без того неизбежную вспышку слухов, он повернул не налево, к выходу, а направо, в глубь дома, миновал вторую, внутреннюю лестницу, холл и уже через минуту, пробравшись меж заляпанными известкой высокими козлами, шел во мраке верхней галереи Старого крыла, где бедняга Кугль так и не успел закончить свои революционно-ремонтные преобразования.

Стемнело, в окнах было видно зарево разожженных во дворе костров, где бурно праздновала публика попроще, доносились крики и хохот. Диноэл не боялся заблудиться, этот дом он знал лучше, чем многие в нем живущие, – часто бывая здесь, он неизменно интересовался разными архитектурными деталями, и вдобавок, на случай всевозможных подвохов, взял себе за правило держать в голове проработанную компьютером схему стандартных и нестандартных подходов и выходов из тех помещений, которые приходилось регулярно посещать. Включив подсветку в часах на самый слабый режим, чтобы случайно не привлечь внимания к своей персоне неожиданной встречей с каким-нибудь затерянным ведром, он дошел до угла и оказался в домашней часовне, тоже недостроенной, заметно выдвинутой и нависающей над двором из закругленного угла дома. Большую часть внешней стены занимал недавно смонтированный тройной витраж с неясным мифологическим сюжетом. В скудном вечернем свете и пляске неверных бликов от огней можно было разобрать, что центральную островерхую часть занимает изображение рыцаря в синих, насколько можно догадываться, доспехах на фоне не то горы, не то стены с уступами, обведенными жирным черным контуром и стилизованными деревьями, напоминающими средиземноморскую сосну. Рыцарь склонялся перед еще какой-то фигурой, у которой едва угадывалась широкая белокурая коса – прочее терялось во мраке. На правой и левой боковинках триптиха неясно проглядывали лишь колонны вроде бы храма со сложными композитными ордерами.