Челтенхэм

– Так, как я тебя сейчас обнимаю, тебя еще никто не обнимал. Держись за меня покрепче и ничего не бойся.

Последним приветом из дома Олбэни Корнуолльского стал предательский хруст шин по неубранным остаткам сколотой старой штукатурки и едва уловимое жужжание коляски Роберта с дальней, противоположной стороны галереи. «Кажется, один мой друг отправился готовить мне приз», – пробормотал Дин, натягивая свои знаменитые многофункциональные перчатки, не поддающиеся страшному режущему эффекту нити Кларка. Он ступил на карниз, отклонился наружу и не без артистизма махнул рукой в марвелловском стиле.

Крошечная, куда меньше пистолетной пули капсула, уменьшаясь на лету и оставляя за собой практически невидимый, мгновенно кристаллизующийся след, прошила пространство между полубашней часовни и следующим углом дома, прилипла к слоистому лондонскому камню и пустила в него свои неизвлекаемые молекулярные корни. И в следующий миг Мэриэтт, прижатая стальной хваткой к груди Диноэла (складка шершавого плаща больно вдавилась в щеку) и наблюдавшая за происходящим оставшимся в ее распоряжении левым глазом, увидела, как стена дома с витражом и еще откуда-то взявшимся окошком с узорной решеткой ухнула назад и вверх, мир крутанулся вокруг, небо очутилось слева, а опрокинутые огни перекрестка – справа. Описав дугу того самого «маятника», Дин и Мэриэтт пролетели мимо угла и выскочили на траверс соседней, смежной стены. Тут, угадав «мертвую точку», Диноэл выпустил вторую капсулу, а первую отстрелил, и отпущенная нить, молниеносно свиваясь в спираль, улетела в темноту, на долю секунды блеснув сказочным золотым волосом в свете ближайшего костра. Мэриэтт тряхнуло, мимо пронесся еще один угол, и вот, из-за черного провала узкой улочки, на них зверем наскочил фасад здания с темными безжизненными окнами.

Еще один беззвучный выстрел, полет, внизу промелькнул фонарь, щербатая кирпичная ограда, рывок, и Мэриэтт обнаружила, что Диноэл, как на полу, стоит под прямым углом к стене, упираясь ногами в кубики бордюра, а она сама висит на нем без всякого изящества. Дальше, последней капсулой, как показалось, Дин пальнул в собственную тень на простенке этажом ниже. В результате они залихватски съехали вниз, выписав каблуками кривую по штукатурке, и с высоты табуретки спрыгнули на мостовую.

– О-о-о, – произнесла Мэриэтт, не в силах разжать пальцы и чувствуя, что воздух может лишь выходить из легких, а вот войти в них решительно не в состоянии.

– Мы на углу Холкин-стрит и Монтроз-плейс, – сказал Диноэл, оглядываясь по сторонам. – Ничего не узнаю, как же здесь все застроили… Раньше отсюда был запросто виден парк.

На этом месте к Мэриэтт, чего она никак не ожидала, вернулся дар речи:

– Моя карета осталась с той стороны…

– Э нет, карета отменяется, – покачал головой Дин. – Не будем эгоистами, злословие страшно не только нам. Обратимся за поддержкой государства… Где охрана, где цепные псы самодержавия?

Он вновь посмотрел на свои универсальные часы и что-то в них нажал.

– А, вот, есть один… Марвин, выходи, я разглядел твою сонную физиономию!

И действительно, как по волшебству, из тени не то подъезда, не то арки подворотни, которой Мэриэтт и не заметила, перед ними появился официального вида человек, в фигуре которого явно читалась военная выправка.

– Здравствуйте, сэр Диноэл, здравствуйте, ваше высочество.

– Привет, Марвин. Прости, я не в курсе, ты уже старший сержант?

– Я лейтенант, сэр.

– Замечательно, поздравляю… впрочем, я и не сомневался… Марвин, тут такое дело, нам лошадей, и срочно. Мы покидаем это место и не хотим никого беспокоить. Чтобы не волноваться, пошли с нами кого-нибудь из своих ребят, мы направляемся в Восточный Хэмингтон.

– Понимаю, сэр. Здесь на перекрестке пост, пойдемте, я вас провожу.

* * *

Главный герой этого сумбурного вечера, герцог Олбэни, тоже не усидел дома. Уже к полуночи он вернулся в кабинет, сел за стол и некоторое время сидел за ним, глядя на собственные руки, потом встал и приказал седлать. Он оделся как для дальней дороги, взял с собой оружие, провиант, деньги, двух слуг, сменных лошадей и темной ночью покинул Лондон, промчавшись по набережной вниз по Твидлу и дальше, повернув на восток, среди мрака и ненастья, погнал коней по Эдинбургскому тракту. Граф Роберт, с которым отец, вопреки обыкновению, не перемолвился ни словом, посмотрел ему вслед удивленно и недоверчиво и сказал лишь одно:

– Господи, услышь мои молитвы.

А надо сказать, что незадолго до всех этих событий по тому же Эдинбургскому тракту и в том же направлении проехала с целым поездом Маргарита Эрскин-Дуглас – та самая, которую Роберт желал видеть своей мачехой и о которой в таких вольных выражениях Диноэл рассказывал Мэриэтт. Наступающая помолвка повергла ее в горестную прострацию, и, не дожидаясь более никаких известий, она отправилась подышать воздухом родного края среди знакомых с детства гор, замков и озер.