Челтенхэм

– Разумеется, был. С кипой бумаг. Что ж, ты оказался прав. В очередной раз. А я… Что ж, по крайней мере, я сделал все, что успел. Разослал твою реляцию по городам и весям. Ты читал «Интеллидженсер»? Научный прорыв, торжество Контакта. Впрочем, все подробности удалены. Как бы то ни было, посмертной славы мы избежали, будем довольствоваться простой. Сенатская комиссия, все такое. Я лично вылетаю на Тратеру…

Он скорчил трагикомическую рожу.

– Собственно, все. Мне тут принесли утечку из Бюджетного комитета, план на следующие три года. Никаких совещаний еще не было, но план уже готов. Нас там нет. Англичане прислали подтверждение отказа от совместных проектов.

– Мы сами виноваты. Мы провалили дело, которое нам доверили.

– Никто не мог даже вообразить ничего подобного, – со злостью ответил Айвен. – Как можно защититься от того, что в голову не придет, что представить себе невозможно?

– Это не оправдание. Скиф представил. Про скелетников все знали.

– Скиф нас предал. Очень сожалею, что столько лет терпел его лаксианские выходки, но от такого в нашем деле никто не застрахован.

– И как же теперь дальше?

– Да так, как мы с тобой и говорили. Все программы уходят в регионы, а ими теперь занимается твой Скиф, он отныне царь и бог…

– А что остается здесь?

– А здесь остается вся бюрократия, СБК и то, что ты называешь охранкой. И больше ничего.

– Это развал.

– Да, развал.

– А ежели что?

– А ежели что, местные самородки начнут импровизировать. И спрашивать – а где же авторитетные специализированные дяди из центра? Где ученые головы? Почему не едут? У нас тут катастрофа. Но уже никто к ним не приедет.

– А Тратера?

– Тратеру, похоже, приберет к рукам Бернский Клуб. Есть такой слух.

– Бернский Клуб – неофициальная организация.

– Да, неофициальная. Послушай, что ты от меня хочешь? Мы удерживали ситуацию двадцать с лишним лет. Мы создали систему. Но всему приходит конец. Между прочим, я в этом кабинете последний день. Сразу после Тратеры меня укладывают на обследование. Щитовидная, поджелудочная, сигмовидная и так далее.

– Странно, со мной такая же история. А потом?

– А потом уезжаю в Лхасу. Буду вращать молитвенные барабаны, смотреть на горы и медитировать. А ты, кстати, чем собираешься заняться?

– Уйду в личную жизнь. Буду писать мемуары.

– Да, слышал, у тебя новая девушка. Принцесса. Поговори с Глостером, он теперь многое решает.

Они снова помолчали, потом Айвен сказал:

– Да, наверное, следовало тогда тебе довериться. Слепо. Как на «Куароне». Но я так не могу. Очевидность завораживает, согласен с тобой. Вряд ли что-то удалось бы изменить, но все же… Знаешь, всегда думается – а вдруг был упущенный шанс? Я тут недавно опять вспоминал эту историю. Как мы тогда вбежали в верхнюю рубку и увидели, что вся электроника заблокирована, заглючена, и корабля нам не остановить. И до двигателей не добраться, впереди тот огромный машинный зал с колонной реактора и балконы, на которых сидит туча киборгов с гранатометами… Помню еще цифры на таймере – одиннадцать двадцать четыре… Я понял, что нам со всем этим не справиться и через одиннадцать минут мы разлетимся на молекулы вместе с этим проклятым кораблем. И мне в голову пришли две мысли. Первая: ну почему я должен умереть среди инопланетной пакости, почему не дома, не на Земле, а на тупом, никому не нужном ионном корыте? И вторая: если мы уцелеем, то я не знаю, как жить дальше. Меня не научили, как жить после такого… Ладно. Я все-таки жду официального отчета, очень не вредно будет во время всех этих дискуссий иметь бумажку от тебя, так что не тяни.

Айвен вышел из-за стола, и они даже обнялись.

* * *

Мэриэтт дома Диноэл не застал – она позвонила и сказала, что уезжает-таки в Мюнхен и по пути купит продукты, чтобы они могли поужинать дома. Постояв посреди гостиной и рассеянно оглядевшись по сторонам, Дин опять спустился в цокольный этаж, открыл сейфовую дверь шлюза и вошел в оружейную комнату. Там он вытащил «клинты», проверил уровень смазки и зарядки аккумуляторов – механика с последнего раза оставалась практически чистой – выкатил барабаны, вытряс патроны и рассадил пистолеты в темные губчатые норы их ступенчатых боксов. Потом автоматическим движением захлопнул крышки и защелкнул замки. Неожиданно к нему пришло странное чувство – вдруг стало жалко и грустно выпускать из пальцев нагретые теплом его рук рубчатые рукояти, будто он не то хоронил, не то предавал старинных верных друзей.

– Минуту, минуту, – сказал он вслух, что с ним случалось крайне редко. – Ребята, не сердитесь. Я теперь писатель. Или историк…

Оба «клинта» промолчали. Но та же история произошла, когда он забросил на вешалку свой неизменный «двести одиннадцатый» балахон-плащ – то же тоскливое и необъяснимое чувство расставания, а вовсе не беззащитности, как он мог бы предположить.

– Да что со мной такое, с ума схожу.