Черепаховый суп. Корейские рассказы XV-XVII веков

— У меня есть сын, — сказал он ему. — Я люблю его, как бесценное сокровище. Он хорошо воспитан. Поэтому хочется мне породниться с семьей, не имеющей себе равных в мире. Говорят, что, пожалуй, только вы непобедимы. Не хотите ли породниться с нами?

— Я могу заполнить собою весь мир, — ответило Облако, — а когда закрываю солнце и луну, все на земле погружается во мрак. Однако Ветер может меня рассеять. Только Ветру не могу я противиться!

И тогда мышь-отец направился к Ветру.

— Своего любимого, единственного сына, — сказал он Ветру, — я хочу женить на девушке из рода, не имеющего себе подобных. Видно, только ваш род таков в поднебесье. Нельзя ли к вам посвататься?

— Я могу ломать большие деревья, — ответил Ветер, — сметать огромные дома, разрушать горы и волновать море. Там, где я пролетаю, — все уничтожаю на своем пути. Только вот Милосердного Будду, что стоит в поле у Квачхона, мне никак не повалить. Куда мне против квачхонского Милосердного Будды!

Мышь-отец, подумав, что Ветер, наверно, прав, явился к квачхонскому Милосердному Будде и в тех же словах предложил с ним породниться.

— Я возвышаюсь посреди поля, — ответил Милосердный Будда, — пройдут тысячелетия, а я все буду незыблем. Вот только боюсь я полевых мышей: разроют они землю у меня под ногами — я непременно упаду. Могу ли я устоять против полевых мышей?!

Услышав эти слова, мышь-отец немедленно возвратился к себе домой. Он решил, что и в самом деле только его род в поднебесье не имеет себе равных, и женил своего сына на такой же точно мыши-полевке.

А бывает, что и люди тщетно тратят силы в погоне за легкой долей. Разве в этой истории со сватовством мышей они не узнают себя, как в зеркале?

Чон Джадан

Это было время, когда в нашей стране вновь начались гонения на ученых. Многие сонби от отчаяния иногда опускались до лжи и распутства, а иные, чтобы спастись, прикидывались сумасшедшими.

Сонби Чон Джадан, от природы веселый и радушный, был известен как отличный сочинитель прозы и стихов. Но даже и ему случалось притворяться безумцем.

В саду некоего министра росло удивительное грушевое дерево: только с наступлением осени оно густо покрывалось золотистыми цветами.

Однажды ночью Джадан прогуливался с друзьями около этого министерского сада. Светила ясная луна.

— Кто может нарвать груш? — спросил кто-то.

— Я могу! — живо выступив вперед, бездумно воскликнул Джадан.

— Министр — человек очень злой. За малейшую оплошность ом забивает своих слуг до смерти. Поймают — беды не миновать! — предостерегали друзья, недоверчиво поглядывая на Джадана.

— А чего мне его бояться? — громко рассмеялся Джадан, сбрасывая с себя одежду.

С мешком в руках перескочил он нагишом через ограду и взобрался на грушевое дерево. Спокойно срывая груши, наполнил мешок. От яркой луны было светло, как днем.

А у министра находился какой-то важный гость. Как раз в это время он захотел полюбоваться луной, и все расположились именно под этим грушевым деревом. Сюда же перенесли и столики, а кисэн стала разливать вино. Вот уж чарка несколько раз обошла по кругу. И вдруг кисэн — она как раз стояла перед гостем и подносила ему вино — неудержимо расхохоталась! Министр страшно разгневался, позвал слугу. Тот грубо подтащил кисэн к министру и бросил ее перед ним на колени.

— Как ты посмела смеяться перед таким высоким гостем? — грозно закричал министр.

— Конечно, я веду себя неприлично, — оправдывалась кисэн, — и надо бы меня строго наказать, убить даже. Но ведь странно, что на дереве сидит какой-то совершенно голый мужчина и подглядывает за нами. Глупый смех невольно вырвался у меня, прежде чем я успела доложить вам об этом!

Министр глянул на дерево, несказанно удивился и приказал человеку спуститься вниз. Джадан спустился с дерева и, почтительно сложив руки, приветствовал министра. Он нисколько не смущался, держался так, будто вокруг не было ни души. Министр спросил его имя и узнал, что перед ним Чон Джадан. А в то время о замечательных сочинениях Джадана все уже были наслышаны — и знать и простые люди.

— Как ты посмел средь ночи воровать груши в чужом саду? Это же вопиющее беззаконие! — бранился министр. — Ну да ладно, — неожиданно смягчился он, — поскольку ты сонби, придется тебе откупиться стихами!

Он задал Джадану такую строку и приказал сочинить дальше:[140]

Осень прохладу опять     в села несет и в предместья…[141]

Как только прозвучала эта строка, Джадан тут же закончил стихотворение. Министр и гости очень хвалили его, усадили на почетное место, угощали вином и всю ночь весело развлекались.

Среди стихов, которые сочинил Джадан, были и такие строфы:

Ночью сидел Су Цзы-чжань,[142]

    книгу читал у окна.Ветер средь сосен свистел,   дождь не стихал над горами.Осенью той Бо Лэ-тянь[143]    гостя в ладье провожал.Клены шумели во мгле,    тихо тростник шелестел.