Через все испытания

Зотов быстро сдружился с работниками политотдела, за короткое время сумел проявить себя знающим пропагандистом, умеющим задевать слушателей за живое. К тому же он был непоседа. Бывало, только возвратится из какого-нибудь подразделения, немного побудет в политотделе, приведет документы в порядок, изучит всю вновь поступившую информацию и снова просится на передовую.

Работать с Зотовым было легко и приятно. Ему ни о чем не надо было напоминать, ничего не нужно было объяснять дважды - все он схватывал на лету, выполнял старательно, со всей ответственностью. И никто долгое время даже не подразумевал, что у этого веселого, никогда не унывающего человека тяжелая душевная травма. Если Зотов и бывал когда грустным, задумчивым, то этого никто всерьез не воспринимал - не в настроении, мол, Михаил, и ничего более. Сначала и я как-то не обращал на это внимания - мало ли почему человек может загрустить: вокруг творится черт-те что, теряем друзей, товарищей, близких. И все-таки однажды попытался разузнать - нет пи глубоких причин для расстройства.

Однажды вечером, дождавшись Зотова, пригласил его пройтись по лесу. Шли молча. Наконец я попросил:

- Рассказывай. Хватит в молчанку играть. Иногда не мешает делиться с сослуживцами но только радостью, но я печалью...

Зотов еще долго молчал. Когда заговорил, я даже не узнал его голоса. Говорил сбивчиво, непоследовательно, едва сдерживая себя.

Жена и пятеро детей Зотова жили в Калининской области. И ему стало известно, что жена родила без него еще одного ребенка.

- Я хотел давно с ней развестись, причины и раньше были... Но ведь дети...

Долго мы говорили в этот вечер. Вместе решали, как быть. Я понимал, что в таких вопросах советовать - дело щепетильное. Об одном просил его - не принимать поспешных решений.

Когда расставались, Зотов вроде бы даже вполне бодро сказал:

- Что бы ни случилось, детей я не оставлю на произвол судьбы - в этом не сомневайтесь. И на службе моей ничто не отразится, как служил, так и буду...

И он сдержал слово. До конца войны мы шли вместе по трудным дорогам и никогда, ни в каких условиях Михаил не давал повода упрекнуть его за недобросовестность. И открыл я в нем другие замечательные черты - волю, сдержанность, огромное самообладание.

Вдумчивым, знающим работником зарекомендовал себя майор Лука Павлович Шрамко. До призыва в армию он находился на партийной работе в Полтавской области, затем окончил военно-политическое училище и курсы военных комиссаров. Неторопливый в движениях, всегда спокойный и уравновешенный, он умиротворяюще действовал на всех, кто с ним общался. Острословы объектом своих шуток часто выбирали Шрамко, зная, что тот не обидится, не вскипит, а лишь добродушно улыбнется и скажет: "Мели, Емеля, - твоя неделя".

Уходя в части, подразделения, расположенные далеко от политотдела, Шрамко брал с собой все необходимое и обязательно с запасом. Он любил повторять: "Идешь в дорогу на день - запасайся на неделю, идешь на неделю запасайся на месяц". Эта народная мудрость в военных условиях особенно злободневна: обстановка могла измениться в считанные минуты, и трудно было предугадать, как начнут развиваться события.

Над Шрамко подшучивали, когда он собирался в дорогу: дескать, больно много впрок берешь. Однако многие из офицеров, работавших вместе с ним в частях, не прочь были воспользоваться запасами Луки Павловича. Особенно Михаил Васильевич Кипятков - инструктор политотдела по работе среди войск противника. Со Шрамко они крепко дружили, хотя отличались по характеру. Кипятков более энергичный, упрямый, задира, готовый съязвить при удобном случае. Ничего дурного, злого в этом, конечно, не было. Но было в чем и то, что откровенно притягивало к нему людей разных возрастов и характеров: он обладал широкими познаниями в литературе, искусстве, мог интересно рассказывать об ученых, писателях, поэтах, о жизни, быте, нравах жителей разных стран, о политических и государственных деятелях. И офицеры, и бойцы его беседами просто заслушивались. И Шрамко, хотя и сам обладал широкой эрудицией, всегда восхищался познаниями товарища. На основе этого и родилась, окрепла их дружба. Но это однако не мешало Кипяткову запускать свою руку в вещмешок друга, когда им вдали от политотдела приходилось полагаться только на свои запасы.

- Вот возьму разок и дам тебе от ворот поворот. Узнаешь тогда... беззлобно ворчал Шрамко.

- Не дашь. Совесть не позволит. Зачем мы будем оба вещмешка харчами набивать. Пусть лучше в одном хранится. У тебя ведь целее будет...

Шрамко лишь безразлично махал рукой и приглашал друга перекусить.

Оба инструктора работали много и без устали. Шрамко буквально пропадал в частях; учил молодых секретарей парторганизаций вести партийное хозяйство, готовить и проводить собрания, инструктировал партийный актив, вместе с секретарями организовывал работу, связанную с обеспечением личной примерности коммунистов в бою. Много внимания уделял он подготовке отличившихся в боях офицеров, сержантов, солдат к вступлению в партию, беседовал с ними, разъяснял требования Устава партии.