Черные крылья Ктулху. Истории из вселенной Лавкрафта

Канализацией профессор тоже не заинтересовался. Собственно, он потерял интерес ко всему подземному комплексу, как только осознал, что тут нет вообще никаких артефактов, привезенных обратно в Старый Свет из города трески и бобов^{160}. Пещера контрабандистов оставила Тербера совершенно равнодушным; в душе его явно не было места для романтики.

В кухне он тоже не усмотрел ничего примечательного, зато внимательно изучил комнату с телевизором в поисках хоть чего-нибудь несовременного. Затем я отвел гостя наверх. В спальне он долго не пробыл, но, когда дошел до чулана, глаза его так и загорелись.

— Если что-то еще и найдется, то только здесь, — обронил я, хотя в пояснениях нужды не было. — Но вы тут надолго застрянете. Ищите в свое удовольствие, а я пока пойду нам обед состряпаю.

— Ну что вы, право, не нужно, — из вежливости запротестовал он.

— Да мне не сложно, — заверил я. — Вы, скорее всего, здесь до ночи провозитесь — боюсь, барахла тут полно. За годы столько всего накапливается, правда? Когда я в последний раз сюда перебрался, порядка было больше, но если живешь один…

— То есть вы здесь не всегда жили? — уточнил профессор, вероятно испугавшись, что ему понадобится осматривать еще какие-то помещения.

— Боже мой, конечно нет, — отозвался я. — Я десять лет был женат, и мы тогда жили в Ист-Каусе, на другой стороне острова. Здесь маленьким детям не место. Я вернулся сюда, когда развелся, — но все, что привезли из США в тридцатых годах, отсюда никуда не девалось. Я, видите ли, так и не смог сдать этот дом, даже в качестве летней дачи. Все это время он простоял запертым; никто сюда не вламывался. На острове ведь преступности почти нет.

И, предоставив гостя самому себе, я ушел готовить обед. Я подал на стол холодное мясо с фермерского рынка, зеленый салат, хлеб с маслом, бейквеллские пирожные^{161} — и то и другое местной выпечки — и свежезаваренный чай. На сей раз я взял два пакетика «Эрл Грея» на один «Браун лейбл», а воды налил из другого крана.

— Чего я не понимаю, — заявил я, пока гость наворачивал за милую душу, — при чем тут анатомия ужасного и физиология страха. Какое отношение рак и молекулы-триггеры имеют к подспудным инстинктам и наследственной памяти?

— А этого пока вообще никто не понимает, — утешил меня профессор. — Вот почему мои исследования настолько важны. Мы понимаем, как гены функционируют в качестве протеиновой фабрики, понимаем связанную с ними патологию большинства видов рака, но вот наследственность структуры и поведения понимаем куда хуже. Процесс, в ходе которого оплодотворенная яйцеклетка кита превращается в кита, а колибри — в колибри, притом что набор протеинов у них примерно схожий, до сих пор загадка, равно как и процесс, в результате которого кит наследует инстинкты кита, а колибри — инстинкты колибри. Человеческое поведение является по большей части приобретенным — включая многие аспекты страха и ужаса, — но наверняка существует некая унаследованная основа, на которой и строится процесс познания. Тот факт, что рецессивный ген Пикмана, как только он соматически активирован, вызывает явственную соматическую метаморфозу, а не просто недиферренцированные опухоли, свидетельствует, что он как-то связан с наследованием структуры. Считать, будто отдельные гены способны только на что-то одно, — это распространенное заблуждение: обычно функций у них много, и гены, связанные со структурным развитием, традиционно влияют и на поведение тоже. Я подозреваю, что воздействие, от которого страдали Пикман и его родственники, проявлялось не только в физическом уродстве; вероятно, оно сказывалось и на том, как эти люди воспринимали мир и реагировали на него.

— Думаете, поэтому Пикман и стал художником?

— Думаю, это сказалось на его манере рисовать и на его выборе сюжетов — на его понимании анатомии ужасного и физиологии страха.

— Любопытно, — обронил я. — Однако в вашем дедушке оно проявилось иначе.

По счастью, гость успел отставить чашку на стол. Поэтому выронил он только вилку.

— Что вы имеете в виду? — воскликнул он.

— Искусство — это не односторонний процесс, — мягко пояснил я. — Ответные реакции аудитории возникают не на пустом месте. По большей части они приобретенные — но наверняка существует некая унаследованная основа, на которой и строится процесс познания. И в рассказе она как раз просматривается, если приглядеться. Другие просто считали, что картины Пикмана отвратительны и противоестественны, но ваш дед увидел нечто большее. Они поразили его куда глубже, на уровне фобии. Он знал Пикмана даже лучше, чем Сайлес Элиот, — а эти двое, и ваш дед, и Рейд, жили в одном и том же изолированном локальном сообществе. Вам, по-видимому, было куда проще добыть образчик ДНК деда, нежели ДНК Пикмана, и в придачу у вас был еще и собственный, для сравнения. Вы являетесь носителем этого рецессивного гена, профессор Тербер?

Профессор, как типичный ученый, ответил вопросом на вопрос:

— А можно попросить у вас образчик вашего ДНК, мистер Элиот?

Вот он и добрался до сути.