Черные кувшинки

В голове у меня что-то взрывается. С виду это незаметно, но я чувствую, как там что-то взрывается. Честное слово! Мама, я буду мыть посуду! Буду накрывать на стол! Протирать его мокрой тряпкой. Я вытру пыль по всему дому. И пол подмету. Я буду делать все, что должна делать хорошая дочка, и не стану ныть и жаловаться. Все-все! Если только мне дадут рисовать. Разве я что-то необыкновенное прошу? Просто не мешайте мне рисовать.

Это что, чересчур?

Мама все так же смотрит на меня недоверчиво. Ей не угодишь. Если я ничего не делаю, она ворчит. Если делаю слишком много, пугается. Наверное, не надо было упоминать Нью-Йорк. Да и другие города тоже. Тем более вот так сразу. Когда я ей объяснила, где это – в Японии, в России, в Австралии, – она прямо окаменела.

– Мам, да это всего на три недели. Ну что такое три недели? Пролетят, и не заметишь.

Теперь она посмотрела на меня как на сумасшедшую.

Пока мы ели, она молчала. Молчала и потом. Я поняла, что она думает. Еще один плохой знак. Ни разу еще не было, чтобы она долго думала, а потом сказала мне что-нибудь хорошее.

Мать Фанетты встала. Девочка развешивала на веревке кухонные полотенца, хорошенько расправив, закрепляла прищепками, а не бросала, как обычно, влажными комками.

– Я все решила, – строгим голосом сказала мать Фанетты. – Я не желаю больше слышать ни про какой конкурс. Про американского художника тоже. Все, с меня хватит. Я поговорю с твоей учительницей.

Я молчу. Даже плакать не стану. Но внутри, где-то в животе, поднимается злость. Я знаю, почему мама так говорит. Она мне тысячу раз объясняла.

Я выучила эту старую песню наизусть.

Эту арию неудачницы.

«Доченька, я не хочу, чтобы ты сломала себе жизнь, как я. Когда мне было столько лет, сколько тебе сейчас, я тоже верила во всякие сказки. Я мечтала, что буду счастливой. Я тоже была хорошенькой, и мужчины сулили мне златые горы.

А теперь посмотри, как мы живем.

Посмотри на дыру в кровле и плесень на стенах от сырости, принюхайся к мерзкому запаху затхлости, вспомни, какой холод у нас в доме зимой. Посмотри на мои руки – на мои бедные руки. Когда-то они были изящными, когда-то мне говорили, что у меня пальцы как у феи. И когда мне, Фанетта, было столько лет, сколько тебе сейчас, я верила, что у меня пальцы как у феи.

А теперь фея моет чужие сортиры.

Не позволяй обвести себя вокруг пальца, Фанетта. И я им не позволю. Не верь никому. Верь только мне. Только мне, а больше никому. Ни Джеймсу, ни учительнице. Никому».

Хорошо, мама. Я согласна. Я тебя послушаю – но только если ты скажешь мне всю правду.

Всю. Включая вещи, о которых мы никогда не говорим. О которых говорить нельзя.

Ты мне, я – тебе.