Черные листья

В то же время боится Шикулин и другого: вдруг заливчик окажется совсем пустынным и ничего он там не увидит! Поверит ли тогда, что птица улетела, а не забилась в камыши и старый чакан, чтобы встретить свою смерть в одиночестве? Ведь и в этом случае легче на душе у Шикулина не станет, и хотя он и виду не подаст, будто о чем-то переживает, а все же тоску свою быстро прогнать не сумеет.

— Куда ты трубу-то направил? — недовольно ворчит Климов. — Заливчик тот разве там? Правее давай, балда, простого дела сделать не можешь.

Климова поддерживают:

— Тише, господа шахтеры, Пшик весь земной шарик оглядывает, не мешайте.

— Он свой терриконик ищет, жинка его синим платочком оттуда должна помахать…

Шикулин, сдерживаясь, замечает:

— А кому не терпится, тот, между прочим, вполне может такую же трубу за наличный расчет в комиссионном приобрести. И гляди тогда поглядывай хоть с утра до вечера, если другого занятия не найдется.

Он наконец навел свой «Цейс» на заливчик и, не удержавшись, крикнул:

— Вон она, наша! Штук их там двенадцать, и наша тоже… Да не толкайте под руку, дайте разглядеть как следует! Плывет вон рядом с селезнем, пристроилась к нему, будто милая невестушка. И крылышками помахивает, от радости видно…

К «Цейсу» Шикулина протянулось сразу несколько рук:

— Дай взглянуть, Пшик. Слышишь? Ну дай, тебе говорят!

Шикулин презрительно бросил:

— Никаких Пшиков не знаю, кто они такие, Пшики, тоже не ведаю. Ясно?

Кто-то сильными руками обхватил шею Шикулина сзади, сдавил его плечи, будто зажал в тиски. И пробасил над ухом:

— Отдай трубу, Пшик, иначе дух из тебя вон. Ну!

И вдруг Шикулин прерывающимся шепотом проговорил:

— Поднимается, братцы! Взлетает! Пошла, пошла-а, голубушка, третьей взлетела, вслед за селезнем.

Тиски разжались, но теперь Шикулин и сам уже сорвал свой бинокль с шеи, протянул Климову:

— На, гляди! Да скорее, скроется же…

А утки, сбившись в нестройный пеленг, уже делали полукруг над Доном и всё ближе подходили к горняцкому санаторию, точно решив попрощаться с людьми, провожающими их в дальний путь. Шилохвостка летела третьей, чуть припадая на одно крыло, и казалось, будто она прихрамывает: то немного отстанет от селезня, то рванется вперед и почти вплотную к нему приблизится, словно боясь расстаться с ним хоть на минуту. Легкий, едва слышимый свист крыльев пронесся над головами притихших людей, и потом надолго повисла тишина — теперь уже не тревожная, а какая-то торжествующая, точно вселяющая в души этих людей тайные, одним им ведомые радости и надежды.

— Полете-ели! — не то сказал, не то облегченно вздохнул Шикулин. И повторил: — Полете-ели! Ни пуха им, как говорится, ни пера. — Еще раз вздохнул и по-детски чисто, просветленно улыбнулся.

— А говорил — ружьишко! — с такой же просветленной улыбкой заметил Климов. — Любишь ты, Саня, туману напускать. Да возьми ты в ту минуту ружьишко, я б тебе сам башку открутил. Или не понимаешь, об чем речь?

— А что? — спросил Шикулин. — Утка на то и есть утка, чтоб ее прихлопнуть, когда надо.

— То-то и оно — когда надо! А когда не надо?

2

Шикулин верил в судьбу. Что б там ни говорили о такой штуке, как судьба, разные философы, а она, думал Александр Семенович, появляется на свет вместе с человеком и идет за ним по пятам всю жизнь. Да это еще ничего, если б только шла по пятам, она, видишь ли, и командует человеком: туда тебе — можно, туда — нельзя, сюда — ты пойдешь, а сюда — заказано…

Одного человека она на руках носит — не жизнь такому, а веселая прогулочка, у другого сама не шее сидит, гнет его, бедолагу, к земле, головы поднять не дает, зануда! Ну что ты будешь с ней делать, ежели невзлюбила она твою персону? Драться с ней? Так она ж тебя в бараний рог скрутит — и пикнуть не успеешь! В ножки ей кланяться? Любит, ой как любит судьба-судьбишка, чтоб в ножки ей кланялись. Только тут тоже ведь палка о двух концах: чем ниже кланяться будешь, тем скорее свой хребет поломаешь, тем скорее горбатым станешь. А горбатого, как говорят, лишь могила и исправит… Серединку, серединку надобно выбирать, думает Шикулин, тогда, как-никак, жить еще можно будет…

Раньше он и старался выбирать серединку — на судьбу свою особо не роптал, но и залезть ей себе на шею тоже не всегда давал. Взять, скажем, тот случай, когда вывалился на него в забое «сундук» и пришлось ему долгое время пребывать на больничной койке. Вон ведь как метался тогда Александр Семенович от дикой боли, а кто хотя бы раз услыхал от него жалобу на свою судьбу? Давний его приятель плотник Сидорцев, придя как-то проведать, сказал:

— Ну и не везет же тебе, Саня, хоть стой, хоть падай. Сколько человек тогда в лаве было, а «сундук» — на тебя! Не везет, как сему сем — сорок девять… Под звездой ты несчастливой родился, что ли? Есть такая звезда на небе, рак и козий рог называется, так кто под ней родился — хана! Про науку жироскопию, небось, слыхал?

Шикулин с нескрываемым презрением ответил: