Черные листья

— Не тоскуешь ли в одиночестве, Никитич? Может быть…

— Ничего не может быть! — сердито крикнул отец. — Я память о твоей матери в могилу унесу, ясно? Таких женщин, как она, на свете больше нету, и ястреба на кукушку не поменяют. Точка!

К приходу Павла Никитич чисто выбрился, надел един из своих лучших костюмов, который последние два-три года ни разу не вытаскивал из шкафа, и сразу заметно помолодел, посвежел, словно сбросил с себя, по меньшей мере, десяток лет.

— Ты как жених, Никитич, — сказала Клаша. — Будто невесту поджидаешь…

Пропустив ее слова мимо ушей, Никитич спросил:

— А ты чего в этом замызганном платьишке ходишь? Получше нет ничего, что ли? Золушкой прикидываешься!

Даже с большой долей фантазии Клашино платье «замызганным» назвать было никак нельзя. Однако она сразу поняла, в чем дело: Никитич очень любил ее нарядный костюм, который Клаша надевала в редких случаях — или по праздникам, или когда шла в театр. Нарядиться в этот костюм сейчас ей не приходило и в голову, но ее опять не на шутку встревожил сам Никитич — не надо было быть провидцем, чтобы прочитать его мысли. Клаша подошла к нему и, обняв за плечи, сказала:

— Папа, я очень прошу тебя не делать из всего этого чего-то особенного. У нас с Павлом действительно предстоит серьезный разговор, и ничего другого ни я, ни он не предполагаем. Ты меня понимаешь? Я не хочу, чтобы ты поставил меня в неловкое положение… Очень прошу тебя, папа…

Никитич обиделся:

— А что я такого делаю? Хочу встретить гостя, как положено? Может, в сарае его примем? Так, мол, и так, у шахтеров теперь новые обычаи, и ты, мил человек, не гневайся. Ну? В сарае, спрашиваю, принимать Павла Селянина будем?

Продолжая ворчать, он удалился в свою комнатушку и демонстративно закрыл за собой дверь — делайте, дескать, что хотите, теперь я не произнесу ни слова. Но через минуту Клаша услышала:

— Ты, чтоб ничего особенного не было, штаны мои рабочие надела бы! Сзади у них, правда, латка, так люди ж мы простые, стесняться нам нечего…

И в это время в прихожей позвонили. Клаша пошла открывать.

Они поздоровались просто, как старые друзья, хотя, пожалуй, для друзей чуть суховато — наверное, в первую минуту обоим мешала скованность. Павел сразу же спросил:

— Мы пойдем погуляем? Я прошел сейчас через парк, там очень хорошо. И почти безлюдно.

— Пойдем погуляем, — Клаша взяла его под руку и повела в комнату. — Только чуть попозже. А вначале мы посидим за столом. Надеюсь, ты не успел пообедать?

— Не успел. — Павел взглянул на стол, засмеялся: — А если бы и успел, все равно повторил бы. Кто ж может отказаться от такого угощения?.. Мы одни?

Клаша глазами показала на комнатушку отца:

— Никитич. Сейчас покажется во всем своем великолепии. Собственно говоря, за угощение будешь благодарить его — инициативу проявил он.

В дверях показался Никитич — приветливый, улыбающийся, не скрывающий своей радости. С ног до головы оглядев Павла, обнял его, сказал удовлетворенно:

— Хорош! Весь в Андрея. Два года не видел тебя, думал, забуду. Куда там!.. Клаша, ну-ка, распоряжайся — сажай за стол! И сама садись, с ним рядом. Хочу глядеть на вас, чтоб душа радовалась… — Он взял в руки графинчик с водкой, настоянной на весенних почках черной смородины, посмотрел ее на свет, причмокнул: — Вздрогнем по маленькой, Павел?

— Вздрогнем, Никитич, — улыбнулся Павел. — И ты вздрогнешь, Клаша?

— Конечно. Я ведь дочь Никитича. Наливай, папа.

Они сели по одну сторону стола, Никитич — по другую. Клаша положила на колени Павла большое полотенце, а себе салфетку. Павел сказал:

— Одного на двоих не хватит? Ну-ка, давай вот так…

И ближе придвинулся к ней, закрывая полотенцем и ее колени. Все это у него получилось совсем просто, как будто он уже давно привык к тому, что ему чуть ли не каждый день приходилось сидеть с Клашей за одним столом и прикрывать ее колени своим полотенцем. И Клаша почему-то восприняла все это тоже просто, ничуть не смутившись.

Никитич между тем предложил:

— Вот что, други мои. Когда за одним столом собираются старые солдаты, первую рюмку они пьют за тех, кого с ними нет и не будет. А мы ж разве с вами не солдаты? Не солдат тот, в чьих жилах не течет солдатская кровь. За память Андрея, отца твоего, Павел, пускай земля ему будет пухом.

Павел сказал:

— Спасибо, Никитич. Спасибо за память о моем отце.

Они выпили и долго молчали, словно вдруг увидев человека, в память о котором пили, и словно этот человек теперь был рядом с ними — такой, каким они видели его в последний раз: измученный болью, но не сдавшийся, не склонивший свою голову перед большой бедой. Павлу даже показалось, будто он слышит голос отца: «Сколько, Юлька?.. Ты хорошо пересчитала?»

Потом Павел подумал: «Никитич, наверное, помнит всех своих друзей. Да и как их забудешь, если вместе прошли нелегкий путь… Шахтеры, солдаты, товарищи… Точно связанные одной крепкой нитью…»

Никитич задумчиво проговорил: