Черные листья

А сам вдруг подумал, с легкой завистью глядя на Тарасова: «Твой-то огонь еще не потух. А вот я и вправду с каждым днем все больше становлюсь холодным дельцом. И никем другим быть уже не могу, да, наверное, и не имею права…»

Тарасов сел, улыбнулся:

— Хорошо… Приземлился… Кажется, в общем масштабе неудача со струговой установкой и последствия этой неудачи — пустяки. А может — нет? Может, это часть большой битвы за тот технический прогресс, к которому нас призывает партия? Струговых установок с комплексами для тонких пластов в стране еще нет — «УСТ-55» пока единственная. Какое же мы имеем право от нее отказываться?

— Вот именно — какое право! — заметил Костров. — Вернуть ее на доработку? И ждать еще годы? Вы об этом подумали, Каширов?

Кирилл едко усмехнулся:

— Подумал. Даже о «пустяках». Для того чтобы «УСТ-55» нормально работала на наших антрацитовых пластах сопротивляемостью до трехсот килограммов на сантиметр, требуются ведь пустяки, не правда ли, Николай Иванович? Нужно увеличить прочность тяговых цепей, приводных звездочек, нужно довести мощность приводов, как минимум, до двухсот киловатт и так далее и тому подобное. Мелочи! Правда, пока мы этого ничего не имеем, и будущее нам пока ничего не сулит, но ведь мы — энтузиасты! Мы — великие борцы за технический прогресс…

Тарасов заметно побледнел. Он всегда уважал мнения других людей по любым вопросам, однако уважал их только в том случае, когда знал, что эти люди отстаивают свои мнения по глубокой убежденности. Если человек заблуждается, с ним можно и нужно спорить, но спорить честно, открыто, без оскорблений. И без фиглярства. Каширов же, если даже он был убежден в своей правоте, фиглярствовал. «Паясничает, словно шут! — подумал Алексей Данилович. — И, помимо всего прочего, наверняка хочет заслужить благосклонность Грибова. Не о карьере ли печется?..»

— А о другом вы не подумали, Каширов? — резко сказал он. — О том, например, что с каждым годом у нас будет увеличиваться количество лав с тонкими и крепкими пластами и решать вопросы эффективности производства мы сможем только с помощью струговых установок? О том вы подумали, что без струговых установок мы не решим и вопроса резкого увеличения производительности труда? О сортности угля, о снижении запыленности воздуха в лаве, где работают люди, вы подумали, Каширов? Или для вас эти вопросы ровным счетом ничего не значат? В таком случае вы не инженер, Каширов, а обыватель.

— Полегче с эпитетами, товарищ Тарасов! — крикнул Кирилл. — Те, кто больше двух месяцев без толку возятся с этим недоноском, — тоже обыватели? Я говорю о рабочих очистного забоя, о замечательных шахтерах, которые заявляют: «Или убирайте эту чертову машину, или мы уходим из шахты».

— Кто же об этом заявлял? — спросил Грибов.

— Все! — в запальчивости ответил Кирилл. — Все, кроме бригадира, который не может об этом заявить по весьма понятной причине: он боится Кострова и Тарасова.

— Вы ведь лжете, Кирилл Александрович, — сказал Костров. — Зачем вы лжете? Ничего подобного рабочие очистного забоя не заявляли. По крайней мере официально…

Грибов невесело засмеялся:

— Знаете, Николай Иванович, как кое-кто называет директора шахты, секретаря парткома, главного инженера и начальников участков? «Могучая кучка…» Немножко поэтично, но… Имеют в виду, наверное, единомыслие… Где оно у вас? Знаете, я допустил ошибку, передав струговую установку именно вашей шахте. И мне кажется, больше прав товарищ Каширов — такой груз «Веснянка» не вытянет. С такими разноречивыми взглядами на один и тот же вопрос вы лишь скомпрометируете машину, а это весьма нежелательно. Почему вы мне раньше не сказали обо всех неурядицах?

— Я считал и считаю, — ответил Костров, — что неурядицы эти временные и, пожалуй, неизбежные. Мне не совсем понятно, зачем Каширов все так накручивает. Непонятно, какую цель он преследует. Если вы не против, Зиновий Дмитриевич, «УСТ-55» мы все же оставим. И передадим другому участку.

— Как раз вот этого я и не разрешу, — сказал Грибов. — Установку вы передадите другой шахте…

— Это окончательное решение? — спросил Тарасов. — Вам не кажется, Зиновий Дмитриевич, что оно несколько поспешно?

Грибов встал, подошел к окну. Из бытовки выходили шахтеры первой смены. Большая часть территории двора была забита «Москвичами», «Волгами», «Жигулями», мотоциклами. Не двор, а автостоянка. В одиночку, а то по двое и по трое горняки подходили к своим машинам, усаживались в них и с какой-то лихостью, с какой-то, чуть ли не ребяческой бравадой срывались с места и, сделав замысловатый вираж, исчезали за воротами. Одна машина за другой. Десятка два-три человек стояли в стороне, поджидая автобус. И нетрудно было заметить завистливые взгляды, которыми они провожали владельцев машин. Завистливые и, кажется, не совсем дружелюбные. Будто эти владельцы были в чем-то виноваты.

«А не слукавил ли Каширов, говоря о возмущении рабочих? — мелькнула у Грибова мысль. — Может, и вправду лжет? Но зачем ему это нужно?»