Черные листья

Сам Грибов не мог даже представить себе, чтобы настоящий горняк не был заинтересован в оснащении шахт новой техникой. Он нисколько не сомневался в том, что отставание в вопросах технического прогресса нашей угольной промышленности зависит не от объективных, а чисто субъективных причин. Чем, действительно, объяснить, думал Грибов, — да разве так думал он один?! — что наше машиностроение находится в тесной зависимости от Минтяжмаша? Люди там лишь смутно представляют наши нужды, да и до нас ли им, когда у них своих забот полон рот. Но разве нельзя иначе? Ведь было же когда-то по-другому: свое угольное машиностроение, свои задачи, свои планы. Кому и зачем понадобилось все менять?

Грибов мысленно усмехнулся: было ведь и другое, похуже этих неоправданных перемен. Разве он, тогда еще молодой горняк, не помнит, с каким возмущением приняли шахтеры решение планирующих органов в 1957 году сократить долю угля в топливном балансе страны? Уголь, мол, в сравнении с другими видами топлива страшно дорог, особенно подземный способ добычи. Штыб вообще на-гора́ не выдавать, финансирование по капвложениям, то бишь на строительство новых шахт — «подморозить» и так далее и тому подобное… Потом, правда, спохватились: без угля далеко не уедешь, народному хозяйству требовалось все больше и больше топлива. Кое-что исправили, до многого еще не дошли. И когда дойдут — никто не знает…

Однажды, встретившись со своим другом в Москве на коллегии министерства, Грибов посетовал на трудности в работе и услышал слова, которые надолго запомнил: «А ты что, манны небесной ожидаешь? Ты руководитель или сторонний наблюдатель? Если ты, брат, по-настоящему любишь уголь — не хныкать должен, а работать. Никто нам готовенькое на блюдечке не принесет — все надо самому. Финансисты поджимают — дерись, рутинеры на дороге встречаются — бей, кто-то палки в колеса сует — тоже бей! Понял? Иначе ты не шахтер…»

Грибов и дрался, и бил, и сам порой был бит, изрядно закалился, но всякий раз, когда жизнь сталкивала его с людьми, внутренний мир которых являлся для него загадкой, Зиновий Дмитриевич терялся и, принимая то или иное решение, невольно, помимо своего желания, начинал колебаться: «А может, не так? Может, надо по-другому?» Правда, внешне свои колебания Грибов не показывал, и со стороны казалось, что он всегда тверд и всегда уверен в своей правоте. Но самому Грибову от этого легче не становилось.

Сейчас, решая передать новую струговую установку другой шахте, он понимал, что этим нанесет обиду и Кострову, и Тарасову, но его всегда возмущал факт, когда в «могучей кучке» начинались раздоры. Он, конечно, понимал, что без этого обойтись весьма трудно, но мириться с этим не мог и не хотел.

Продолжая смотреть в окно, Грибов неожиданно подумал: «Почему не звонят с «23-бис»? Пожалуй, лучше все же поехать туда самому».

Повернувшись к Тарасову, он спросил:

— О чем вы, Алексей Данилович?

— Я говорю: не кажется ли вам, что ваше решение о передаче струговой установки несколько поспешно?

— Нет, мне этого, к вашему сожалению, не кажется… Провожать меня не надо, Николай Иванович, занимайтесь своими делами. Распоряжение о передаче установки получите позже.

Кивнув на прощание головой, он вышел. Минуту-другую ни Костров, ни Каширов, ни секретарь парткома не произносили ни слова, молча сидели каждый на своем месте и даже не глядели друг на друга, будто боясь, что в глазах друг друга могут прочитать такое, что не передашь и словами. Потом Костров сказал, усмехнувшись:

— «Могучая кучка»… Единомыслие… Поэтично, но…

Тарасов спросил у Кирилла:

— Не думаете ли вы, Каширов, что, помимо всего прочего, в какой-то мере обгадили не только меня и Кострова, но и весь коллектив шахты? Не кажется ли вам, что это, мягко выражаясь, есть не что иное, как подлость?

Кирилл усмехнулся:

— Пройдет месяц-два, о шахте снова начнут говорить хорошие слова и все, Алексей Данилович, станет на свои места. Уверен, что вы с Николаем Ивановичем скажете мне спасибо.

Костров вдруг встал, подошел к Каширову и, положив руку ему на плечо, проговорил:

— Можно мне по-дружески сказать тебе два-три слова совсем откровенно?

— Конечно! — Каширов улыбнулся. — Конечно, говори, Николай Иванович. Мы не чужие…

— Если бы я не был директором шахты и твоим непосредственным начальником, Каширов, я назвал бы тебя сейчас мерзавцем. Но, сам понимаешь, сделать этого я не имею права. О чем очень сожалею. А теперь иди, ты свободен…

Когда Каширов ушел, секретарь парткома засмеялся:

— Значит, не имеешь права? Силен ты, Николай Иванович. А насчет струговой установки как? Отдадим? Драться не станем?

— Драться? Давай лучше попробуем мирным путем… Грибов отходчив…

3

Грибов принял компромиссное решение: струговую установку на шахте оставить, но передать ее другому участку. Если, конечно, начальник этого другого участка не станет возражать.