Черные листья

Кирилл забегал по комнате, отшвыривая ногами все, что попадалось на пути. Ива испуганно наблюдала за ним, не зная, как погасить вспышку его ярости, молчала, и это тоже бесило Кирилла, который усматривал в ее молчании если и не злорадство, то, по крайней мере, безразличие. Ему хотелось, чтобы она разделила его негодование, чтобы она хотя бы одним словом выразила свое возмущение вероломством Павла, — ему, наверное, сразу стало бы легче, и он, пожалуй, мог бы даже немного успокоиться и не терзаться так, как терзался.

Чувствуя, что ее молчание выводит Кирилла из себя, Ива осторожно спросила:

— А почему ты связываешь автора статьи Клашу Долотову с именем Павла? При чем тут Павел? Разве он…

Кирилл не дал ей договорить. С непонятной для нее едкостью он крикнул:

— А ты не знаешь? Они ведь давно уже снюхались — эта бестелесная девка и наш неудачник! Снюхались, как снюхиваются две собаки, чутьем угадав друг в друге что-то родственное.

— Не надо так, Кирилл, — попросила Ива. — Какие бы они ни были, тебе-то зачем терять человеческое достоинство? Будь выше этого, Кирилл, умоляю тебя… И не надо так расстраиваться. Ну, статья, ну, критика — разве от этого умирают? — Она встала с дивана, подошла к нему, обняла: — Ты ведь сильный, Кирилл, тебе по плечу вынести и не такое…

Кирилл резко отстранил ее от себя и также резко бросил:

— А ради кого и ради чего я должен все это выносить? Ради красивых глаз двух проходимцев? Я уверен, что Селянин пригрел эту чертову куклу только для того, чтобы с ее помощью как следует меня нокаутировать. Все шито белыми нитками.

Он снова взял в руки газету, пробежал глазами заголовок статьи: «Товарищ Каширов пробил отбой». И вдруг представил себе такую картину: как раз сейчас, в эту самую минуту, в каждом шахтерском доме, в каждой шахтерской семье люди, удобно устроившись на диванах, в креслах, на маленьких скамеечках у торшеров, живо обмениваются мнениями, смакуя все самое, на их взгляд, интересное, самое острое. Каширов, Каширов, Каширов… Речь идет только о нем. Дали Каширову прикурить, врезали ему под самый дых… Будет теперь Каширов помнить товарища «К. Д.», не скоро его забудет. «Это не тот Каширов, который что-то там на Кострова и Тарасова кляпал?» — «Он самый… Исаича нашего тоже оконфузил — сколько времени Исаич ходил как в воду опущенный…» — «Теперь сам Каширов так походит… Не копай, говорят, яму другому, сам в нее попадешь». — «Это точно…»

Кирилл закрыл глаза и долго сидел молча, внезапно почувствовав, что взрыв той ярости, которую он никак не мог потушить, обессилил его, опустошил, и у него даже не оставалось и крупицы воли, чтобы или принять какое-то решение, или сказать самому себе, что теперь ничего сделать нельзя, и пусть все останется так, как есть: в конце концов Ива права — от этого не умирают…

Вяло, почти безразличным тоном, он спросил у Ивы:

— Что ж, по-твоему, теперь надо делать?

Ива не сразу ответила на его вопрос — кажется, она и не слышала, о чем Кирилл ее спрашивал. В первую минуту, когда он сказал ей о сближении Клаши Долотовой и Павла, она сумела скрыть от него свое волнение. Скрыть от него, но не от себя. А сама в это время старалась подавить в себе чувство, возникшее совершенно неожиданно и саму ее удивившее. Ей вдруг показалось, будто она вот только сейчас потеряла что-то такое, без чего долгое время жила относительно спокойно только потому, что оно всегда было и рядом с ней, и в ней самой. Что это было, Ива толком не знала и старалась не задаваться целью во всем досконально разобраться. С тех пор, как Кирилл заметно к ней охладел, и она женским чутьем угадала, что многие нити, связывающие их, оборвались и теперь их не связать, Ива часто думала: «К чему мы с ним идем? Ради чего живем под одной крышей? И долго ли все это будет продолжаться?»

Кирилл занимал в ее жизни очень большое место. Может быть, теперь Ива и не испытывала к нему такой любви, как прежде, но все же ей трудно было представить жизнь без него. Видя в нем много такого, чего она не могла принять, — и его эгоизм, и властность, и грубость, Ива тем не менее считала, что ему, как человеку сильного характера, многое дозволено, что он человек все-таки особенный и в нем есть то, чего не всегда найдешь в других: воля, умение подчинять себе обстоятельства, трезвый ум и трезвый расчет. Короче говоря, Кирилл — настоящий мужчина. Ива и полюбила его за эти качества, и хотя теперь они перерастали в нем в деспотизм, она убеждала себя в том, что никто другой, кроме нее, не сможет остановить Кирилла, удержать его и оградить от многих бед, которые таких людей подстерегают.

Но все это — и желание оставаться только с Кириллом, и не исчезнувшая со временем привязанность к нему, и не совсем угасшая любовь — относилось лишь к ней, к Иве, Кирилл же продолжал удаляться от нее все дальше и дальше, и Ива не могла не думать, что рано или поздно он удалится совсем. Что же тогда ожидает ее? И не обкрадывает ли она себя, довольствуясь только своими чувствами и почти ничего не получая в ответ на них.