Черный хлеб (СИ)

Господи, что же со мной происходит? Московская девочка из хорошей семьи, папа во Внешторге, мама археолог, которой уже, увы нет. Москвичка армянского происхождения, Нарине Александровна Ованнисян подарила мне яркую восточную внешность — пышные черные волосы, большие темно-карие глаза. Натура страстная и увлекающаяся — в детстве приехала к родственникам в Ереван, увлеклась историей города, увлеклась так, что стала археологом. Меня родила на последнем курсе, через год уехала в экспедицию. Сперва экспедиции были по югу России, потом статьи в журналах, конференции, новые экспедиции все дальше и дальше от дома — и Европа и Египет, и еще Бог знает что. Причем, как я догадывалась по хмурому лицу отцу, когда пыталась узнать о маме, она увлекалась не только стариной, но и вполне молодыми учеными, и не только.

Сейчас она жива, но увы, ветер с пыльных дорог истории завел ее далеко от семьи и от родины, большой и малой. Где она, жива ли мне неизвестно. Никто не рассказывал, а я теперь и не спрашивала. Отец эти вопросы игнорировал, будто не слышал. Бабушек и дедушек у нас не было. А больше спросить было не у кого.

Детство и юность мои прошли в шикарной квартире в московской высотке для чиновников, няни, репетиторы, домработницы. Я посуду до замужества не мыла ни разу. Лучшие вещи, лучшие фильмы — даже видеомагнитофон, бывший почти чудом техники — все у меня было. Правда никаких Арин Родионовных, никаких душевных кухарок с плюшками и русскими сказками не было. Весь персонал всегда был неизменно доброжелателен, подтянут, безупречен. Даже когда я, в первых подростковых влюбленностях, огорчалась и плакала, закрывшись в комнате — никто не приходил с меня утешать. Горничная могла принести валерьянку, уточнить не нужно мне чего-либо еще, по ходу убрать разбросанную одежду, и уходила, закрыв двери.

Отец всегда был занят, и требовал безупречности во всем. В учебе, в одежде, в манерах. Обиды, слезы или капризы мне были не положены. Сдержанность и доброжелательность. Вот все эмоции, что мне позволялось демонстрировать.

Встречались мы один раз в день — за ужином. Ужин всегда сервировался в столовой, всегда — по полному параду, с кучей приборов, салфеток. Пока я была мала, отец строго следил за тем, как я пользуюсь столовыми приборами. Уже к двенадцати годам мое поведение за столом было доведено до совершенства, и отец перестал обращать внимание и за столом.

Один вопрос — как дела в школе? — один ответ — все хорошо, оценки четыре и пять, троек нет — удовлетворенный кивок — опять в газету. Каждый день. Я привыкла, и никакой близости не ждала. А когда подружки школьницы жаловались на своих родителей, что их пилят за поведение — я радовалась! что меня не пилят, не ругают, не замечают — ну и что.

Выбор профессии так же был сделан отцом — однозначно иняз, только переводчик. Никаких серьезных надежд на меня не возлагалось — серьезные дела будет делать мой муж, а я при нем, так лишь бы чем приличным была занята.

Балагур и весельчак, Игорь Строганов, душа любой компании, игравший и на гитаре, и на баяне, не красавец, но обаятельный пятикурсник типажа Павки Корчагина — брови вразлет, лихая улыбка, серые смешливые глаза — быстро покорил мое сердце — сперва стал моим другом, и еще быстрее любовником. Отец спалил наши отношения буквально через неделю после моего, так сказать «грехопадения».

Игорь был вызван в его домашний кабинет для серьезного разговора. Отец, высокий крупный мужчина, с лицом ответственного партработника — строгое, почти суровое выражение, крупный нос с горбинкой, большие черные глаза под всегда нахмуренными бровями, крупный волевой рот, встретил Игоря в костюме и при галстуке, за огромным столом красного дерева, усадил на неудобное высокое кресло напротив и, пытаясь морально подавить простого, как он думал, паренька, предложил:

— Виски? Сигару? Натали, выйди вон, — не меняя тона.

Игорь если и был поражен манерой обращений со мной, не подал виду, легко произнес,

— Не откажусь, — взял сигару, ловко отрезал кончик и показал мне глазами — все хорошо, не боись, Талка.

Тяжелая дверь закрылась за мной, и о чем шел разговор мне неизвестно. Попытки подслушать под дверью, неизменно прерывалась укоризненным взглядом домоправительницы.

Через три часа меня пригласили в святая святых — отец был слегка выпивши, лицо было красным не то от гнева, не то от виски. Во всяком случае, было видно, что большая гроза миновала.

Отец кратко ознакомил меня со своим решением.

Через три месяца, по окончании второго семестра свадьба, за это время он решает вопросы с квартирой и машиной. Передумать я не могу, его дочь шлюхой не будет. Игорь после диплома идет на работу куда он скажет, я тоже, но лучше, чтоб к тому времени у меня уже был ребенок.

До рождения ребенка никакой прислуги у меня не будет, хотя квартиру он всей импортной бытовой техникой обеспечит.