Черный котел

Никогда в Королевской гавани не видели более длинной похоронной процессии, она растянулась от церкви в самой глубине залива до кладбища по другую сторону Большой реки. Не будет преувеличением сказать, что все население Змеиного фьорда, все, кто только мог двигаться, шли в этой процессии. Все школьники, вся молодежь из Христианского союза и из Национального союза «Вперед», крестьяне в национальных костюмах с серебряными пуговицами и в шлемовидных шапках, крестьянки в черных платьях и платках, моряки в фуражках с блестящими козырьками, судовладельцы и торговцы в толстых пальто и в перчатках, офицеры и солдаты в парадной форме. Директор банка, аптекарь, оптовик Свейнссон — в цилиндрах. Только доктор Тённесен, этот странный, самоуверенный человек, шел в обычной серой шляпе. Опперман же, конечно, был в блестящем шелковом цилиндре. Он шел впереди всех, будто один из ближайших родственников. На сестрах Ивара были старомодные черные платки, почти целиком скрывавшие лица. Отец Ивара выглядел больным, шел словно лунатик, глаза у него потухли, руки висели как плети. Жалкий вид!

Редактору Скэллингу и его супруге не повезло: они шли в самой гуще толпы, не видя ничего, кроме спин шагавших перед ними людей. А сзади еще напирали члены молодежного союза «Вперед», которые обязательно хотели пробраться к могиле. Редактор шепотом пытался воздействовать на торопливых молодых людей, но остановить их было невозможно. Они были вежливы, но непреклонны. Им нужно было собраться у могилы и спеть песню Бергтора Эрнберга. Постепенно в гуще толпы образовался проход, и редактор с супругой воспользовались этим, чтобы найти себе место получше. Им удалось наконец подойти к самой могиле. Здесь собрались члены союза молодежи. Белые листки бумаги ярко выделялись на фоне черных одежд. Певцы уставились на взволнованное лицо Бергтора. Скальд был в национальном костюме.

— Идиот! — шепнул редактор жене.

Он обернулся и посмотрел в другую сторону. Серебристые ветви облетевших кладбищенских деревьев и кустов сверкали, освещенные бледным морозным солнцем. Кучка непобедимых маргариток бодро тянула вверх свои веселые головки. Изо ртов поющих школьников шел пар, воздух был наполнен дыханием толпы, запахом одежды, в который вплетался аромат духов, запах нафталина и кожаных переплетов псалтырей. И вдруг сильно запахло спиртом. Редактор обнаружил, что запах исходит от Тюгесена, который стоял сзади и пел. Этот пьянчуга обладал красивым, звучным голосом, в его пенье слышалась странная, волнующая боль. Мюклебуст, норвежский судовладелец, стоял рядом с ним. Он не пел. Его крупное морщинистое лицо было искажено. Он плакал. О, господи!

Наконец длинный псалом окончился. Головы обнажились, три лопаты земли упали на крышку гроба, издав знакомый глухой звук невозвратимости. Мюклебуст громко всхлипывал. Чужой человек был единственным, кто не владел собой. Это заражало, редактор сам смахнул слезу, когда читались слова молитвы о хлебе насущном. «Хлеб наш насущный даждь нам днесь!» Да, хлеба в эти времена предостаточно, но он достается ценой человеческих жизней и горя. Он упомянет об этом в очерке об удивительно пышных похоронах. Но не значит ли это лить воду на мельницу маленького зловредного наборщика Енса Фердинанда? А может быть, и доктора Тённесена, ибо этот человек, судя по слухам, придерживается, мягко говоря, пикантных, прямо-таки большевистских взглядов на общество. Хоть он и сын профессора. Нет, в конце концов, не одни моряки добывают хлеб насущный, большую роль играют судовладельцы, ведь они рискуют и судами, и деньгами, и, как это ни парадоксально, за изобилие хлеба насущного следует благодарить войну. «Одному — смерть, другому — хлеб» — говорит старинная мудрость. Вот в чем дело, таков безжалостный закон, основной закон жизни…

Вперед вышел Бергтор Эрнберг. Неужели этот олух тоже будет говорить надгробную речь? Это уж слишком. Придется раскритиковать ее в газете.

«Благодарность и привет от молодежи». Да, есть какой-то смысл в его словах. «Человек, которого мы похоронили сегодня в родной земле, был в расцвете сил». Конечно, конечно. «Война — это война, она требует в жертву молодых и сильных, на полях брани во всем мире — на суше, на воде, в воздухе — в эту минуту бесчисленное множество молодых людей отдает свою жизнь за родину! И он тоже пал за родину. Молодые всегда будут чтить его как героя. Вечная ему память».

Могло бы быть и хуже, подумал редактор, во всяком случае, он был краток. Эрнберг говорит лучше, чем пишет. Песню он написал плохую, многословную, напыщенную сверх меры. Кровь викингов, скандинавский характер. Ивар — Сигурд, убивший дракона, который сторожил заповедное золото. Все это по-дилетантски, без какого бы то ни было стиля, а кончил и сентиментально, и совершенно нелепо: «Он нашел могилу в пенящемся море!» Ивар же не утонул, его убили, так что тут истина бездумно принесена в жертву на алтарь рифмы. И наконец, последняя завитушка, словно крем на сладком пироге: