Черный крест

— Осужденный, сейчас вы будете казнены!

Очередь. Спасибо, что не одиночными.

Меня не пытали.

— Нуууууууууу... я-то знаю, как щелкают хо­лостые выстрелы! Уж четыре года, как и холос­тыми, и боевыми — слава богу!

Входят два парня, освобождают меня от «распятья» и волочат куда-то. Ну, куда же еще? В ту дверь, откуда приходят те, кто убирает тру­пы и смывает кровь. А если нужно... добивает «недоделанного» каким-нибудь курсантом осужденного.

Мельком успеваю увидеть, как улыбается мой «расстрельщик». Да, он-то уж точно давно нет курсант!

Меня опять поместили в камеру, но уже не в ту, где я сидел до «расстрела». В маленькое окошко этой камеры пробивался даже солнеч­ный свет. И я немного взбодрился. А потом пришел тот садист-полковник, который улыбал­ся, когда мне выносили расстрельный приго­вор, и сказал, что у него ко мне уж разговорчик уж будет. Что я хорошо взрываю.

— А как вам удалось раскрошить бетонный блок на заводе химических удобрений в Ка­захстане три на три на три метра?

— Знаю способ...

— Нам нужны такие люди.

Мне предложили выполнить одно зада­ние — для правительства. А за это мое дело закроют — за блок три на три на три метра (это так у них в КГБ шутят — всевластие людей раз­вращает),— надбавят один курс, и после вы­полнения задания я стану выпускником своего училища. Со званием, со всеми моими пре­жними наградами. Никто ничего не узнает. Все будут думать то, что надо — вы на особом сче­ту у КГБ.

А это ведь почти так и есть!

— А почему я?

— Хороший подрывник плюс... Зависимый от нас человек. Помните, до выполнения задания 2* вы — никто. В любой момент вас могут рас­стрелять по-настоящему.

Нет, он все-таки садист. А фамилия его Тка- ченко. Что-то они мне слишком часто стали встречаться.

18. Все, конечно, сообщат на месте. По зем­ле, почти все время по земле (???-???) доб­раться до южной Нормандии, до одного из зам­ков, и, возглавляя секретное подразделение саперов, кое-что взорвать к чертовой мате­ри,— кстати, она-то тут вроде как и при чем!

Дело усложняется тем, что взрывать необхо­димо будет в городке, в замке, который густо населен местным населением.

Не конфликтовать, вести себя культурно, сделать очень мощный и очень тихий одновре­менно взрыв — и домой. Уже, для быстроты, по воздуху. Аж в самую Москву с докладом.

— Доложишь лично, и не какому-нибудь полковнику, знаешь, кому доложишь?

— Честно? Нет.

— Узнаешь. А потом все зашибись. Не только окончание училища с наибольшим набором при­вилегий, какие только могут быть (автомобиль объемом двигателя больше 1,2 литра) но и на­шим, а это важно, нашим человеком будешь!

— Ну, что ж? Россия — превыше всего?

Полковник уходит. Он доволен. А меня даже

освободили на день. И я пошел гулять по Мос­кве. Зашел к родителям. И сказать нельзя, и хочется. Книжные, Москва-Сити, небоскребы, чистый, прозрачный воздух — почему это все меня больше не радует?

— Боже мой! Ну и в переделку же я попал, однако!

Просто я не знаю, чем это все кончится.

Погулял, походил-побродил. Через сут­ки — на аэродром. Транспортный военный самолет, приспособленный для перевозки десанта — с тремя химическими сортира­ми,— долетит меня до Берлина. Дальше — по земле.

Через какое-то время я удивлюсь тому, что ради меня одного гоняли такой огромный са­молет. Им что — все срочно надо?

Да, пока гулял, встретил старую знакомую... то же по фамилии Ткаченко! Спрсил, не знает ли она одного такого полковника КГБ? Нет, не знает. Ее звали Ольга, и она отправлялась на фронт санитаркой.

Не помню как, но узнал о ее гибели: кажет­ся, мина 88 мм разорвала ее, попав точно ей под ноги.

А жаль.

38

Неплохой человек. Был. И как только я уз­нал, что она погибла?

Часть

01. До Внуково меня провожал Эдуард. Вну­ково всего как лет пять военный аэродром, им занимались в свое время не очень — повсюду видимость строительных работ и недоделок. Эд ведет УАЗик, и мы, минуя КПП, въезжаем на летное поле.

Откуда он знает, куда необходимо ехать, где следует свернуть-повернуть? Эдуард говорит, что так же скорбит о безвременной кончине Алексея Магая.

Разглядываю носки своих ботинок.

Светит летнее солнышко, и мне необычно спокойно.

У самого самолета останавливаемся и вы­ходим. Дружески обнявшись, прощаемся. Странно, но Эдик как бы следит за тем, чтоб я вошел в самолет, уселся в кресло, пристег­нулся.

Когда он исчезал в проеме самолетной две­ри-люка, мне показалось, что Эдуард доста­вал рацию, еще, как мне показалось — а на этот счет у меня уже глаз наметан,— так вот, мне показалось, что Эдик при оружии. Автома­тическая дверь стала закрываться, как только Эдик спустился по трапу Самолет стал выру­ливать на взлет. Тогда я почему-то удивился тому, что нахожусь один в огромном транспор­тном военном самолете, переоборудованном в самолет для перевозки людей...

Знаю только одно — «следующая станция» аэропорт Западного Берлина.

Почитав около получаса классическую ли­тературу — сборник рассказов Лимонова — и вдоволь позевав, отправляюсь в гости к эки­пажу.