Чёрный обелиск

Я читаю газету. Доллар поднялся еще на десять тысяч марок. Вчера было всего одно самоубийство, но зато две забастовки. Служащие после долгих переговоров наконец добились повышения жалованья, но и эта прибавка сразу же настолько обесценилась, что ее вряд ли хватит даже на литр молока в неделю. А через пару дней на нее, наверное, можно будет купить разве что коробок спичек. Число безработных выросло еще на сто пятьдесят тысяч. Беспорядки множатся по всей стране. Рекламируются рецепты рационального использования отходов. Волна гриппа все набирает силу. Вопросом о повышении пенсий по старости и инвалидности занялась специальная комиссия. Доклад о результатах ее работы ожидается уже через несколько месяцев. Пенсионеры и инвалиды тем временем пытаются спастись от голодной смерти попрошайничаньем или вспоможениями знакомых и родственников.

Снизу доносится тихий звук шагов. Я осторожно выглядываю из окна. Это не Кнопф. Это влюбленная пара на цыпочках крадется через двор в сад. Летний сезон в самом разгаре, и влюбленные терпят немыслимые лишения. Вильке прав: куда им податься, чтобы никто не мешал? В свои меблированные съемные комнаты, где их, как ангел с мечом, подстерегает бдительная хозяйка, движимая заботой о морали и завистью? В общественные скверы и парки, где их облают и арестуют полицейские? Денег на номер в отеле у них нет. А в нашем саду им раздолье. За высокими надгробиями можно укрыться от глаз других парочек; к ним можно прислониться, под их сенью можно обниматься и шептаться, а большие гранитные кресты по-прежнему незаменимы для них в дождливые ночи, когда положение лежа на мокрой земле исключается — девушки, осаждаемые распаленными кавалерами, держатся за их перекладины; дождь хлещет в их разгоряченные лица, тяжелое, прерывистое дыхание смешивается с туманом, который реет над их запрокинутыми головами, похожими на головы ржущих лошадей... Кто в такие минуты думает о пальцах ног, когда вся плоть объята пламенем?

Я опять слышу шаги на улице и, распознав в них шаги Кнопфа, смотрю на часы: половина третьего. Значит, гроза многих поколений несчастных новобранцев нагрузился основательно. Я выключаю свет. Кнопф уверенно берет курс на черный обелиск. Я, прильнув к отверстию водосточной трубы, произношу:

— Кнопф!..

На другом конце трубы, за спиной фельдфебеля, мой голос звучит глухо и зловеще, словно из могилы.

Кнопф оглядывается в поисках источника звука.

— Кнопф!.. — повторяю я. — Свинья ты паршивая! Как же тебе не стыдно? Разве я сотворил тебя для того, чтобы ты жрал водку в три горла и ссал на могильные памятники?.. Скотина ты безрогая!..

Кнопф опять испуганно озирается по сторонам.

— Что? — заплетающимся языком произносит он. — Кто это?

— Харя немытая! — говорю я еще более грозно. — Ты еще имеешь наглость задавать вопросы?.. Мне, своему начальнику?! Ты должен стоять по стойке «смирно» и молчать, когда я с тобой говорю!

Кнопф таращится на свой дом, со стороны которого звучит голос. Все окна закрыты, и ни в одном нет света. Дверь тоже закрыта. Трубу на стене ему не видно.

— Руки по швам, фельдфебельская морда! — гневно повторяю я. — Так-то ты исполняешь свой долг? Разве я для того дал тебе офицерские нашивки и саблю, чтобы ты осквернял камни, предназначенные для кладбища? Для Божьей нивы?.. — И еще резче, «с оттяжкой»: — Смирррнааа! Подлый пакостник и богохульник!

Команда производит магическое действие: Кнопф стоит, вытянув руки по швам. В его широко раскрытых глазах отражается луна.

— Кнопф! — продолжаю я голосом привидения. — Если я еще раз застукаю тебя здесь, ты будешь разжалован в рядовые! Ты понял меня, ходячее клеймо позора немецкой армии и союза фельдфебелей запаса?

Кнопф слушает, вытянув шею, как собака, страдающая сомнамбулизмом.

— Кайзер?.. — полушепотом произносит он.

— Застегивай штаны и проваливай! — зловещим шепотом отвечаю я. — И не забудь: еще одно свинство — и ты будешь разжалован и кастрирован! Да, и кастрирован! А теперь пошел вон, крыса тыловая! Бегом марш!!

Кнопф, как побитый пес, плетется к двери. Почти в ту же секунду из сада выскакивает влюбленная парочка и бросается в подворотню. Этого я, конечно, совсем не хотел.

14

У Эдуарда проходит очередное собрание литературного клуба. Решение о вылазке в бордель наконец принято. Отто Бамбус надеется излечить там свою лирику от малокровия; Ганс Хунгерман идет туда за новыми импульсами для своего «Казановы» и цикла верлибров «Демон в юбке», и даже Маттиас Грунд, автор «Книги о смерти», рассчитывает поймать там парочку пикантных деталей для предсмертного бреда некоего параноика.

— Почему ты не хочешь составить нам компанию? — спрашиваю я Эдуарда.

— Мне это ни к чему, — заявляет он надменно. — У меня есть все, что мне нужно.

— Вот как? Неужто всё?

Я знаю, на что он намекает, и знаю, что это наглая ложь.

— Он спит со всеми горничными своего отеля, — сообщает Ганс Хунгерман. — А тех, которые отказываются, он увольняет. Он истинный друг народа.