Черный шар

Хиггинс еле сдерживал слезы, вдруг навернувшиеся на глаза. Его душило волнение, более сильное, может быть, чем в тот вечер, когда они с Норой решили пожениться.

— Что ты обо мне думаешь?

Ему пришлось отвернуться — он не решался взглянуть на жену.

— Ты же знаешь, Уолтер: ты лучший на свете.

Это был не ответ, и ему стало страшно, потому что вот так, общими словами, отвечают, когда нечего сказать.

— Ну а кроме этого?

— Не понимаю… Ты со всеми такой добрый. Всем готов помочь. И еще — ты храбрый. И надрываешься ради нас.

Голос у Норы задрожал, как до этого у Хиггинса. Она разволновалась не меньше мужа. Встала, отодвинув стул, — беременность делала ее неловкой, — подошла к мужу и, наклонившись, обняла его за шею.

— Я люблю тебя, Уолтер.

— Я тебя тоже.

— Знаю. И не все ли равно, что подумают другие?

Не это хотел он услышать от Норы, не такие слова могли его успокоить.

— Ну а Флоренс?

— Флоренс еще девчонка. К тому же, поверь мне, ни о чем таком она не думает.

Напрасно он позволил себе расчувствоваться. Желая его утешить, жена невольно сделала ему еще больнее.

Хиггинс не понимал толком почему. В сущности, разве не дала она ему понять, что другие никогда не признают в нем своего, но это, мол, и не важно, потому что она, Нора, на его стороне?

Они живут теперь на Мейпл-стрит, в новом дорогом доме, за который им платить еще тринадцать лет. Но неужели они по-прежнему отщепенцы? Люди низшего сорта, годные торговать маслом, мясом, консервами, но не участвовать в общественной жизни города?

Нора поняла, что сказала не то и лишь ожесточила мужа, но делать было нечего. Вздохнув, она снова уселась и принялась чистить грушу.

Нечасто за двадцать прожитых вместе лет случались у них такие минуты волнения и откровенности. Разве что в родильном доме, когда появилась на свет Флоренс, или потом, осенним утром, когда под шуршание опавших листьев они вдвоем в первый раз вели ее, четырехлетнюю, в детский сад.

С другими детьми все было привычней. В школе, во время раздачи наград, обмениваясь взглядами, одновременно и радостными и грустными, Хиггинсы тоже волновались, но уже гораздо меньше. Каждый из детей в свой черед поступал в детский сад. С тех пор как Хиггинсы обосновались в Уильямсоне, каждой весной их ждет все тот же праздник перед началом каникул, те же белые здания, та же лужайка перед ними, а на ней — те же песни и стихи.

Первым пошел в садик Дейв, еще по-детски пухлый, коротко стриженный увалень, затем наступил черед его брата Арчи, а потом, спустя много времени, и Изабеллы.

Дети по очереди переходили из детского сада в начальную школу, затем в среднюю, и младшие сменяли старших в хоре и в школьных играх.

И здесь, и там Хиггинсы встречали знакомых родителей, понемногу старевших, и порой кто-то из них объявлял:

— Ну, у меня все. Сегодня мой младший кончает школу.

Но для Хиггинсов это было еще далеко не все — Нора опять ждет ребенка. Когда Изабелла пойдет в начальную школу — как раз в то новое здание, которым занимается сейчас в школьном комитете ее отец, — будущий ребенок поступит в детский сад. Арчи же в это время, если у него не пропадет охота учиться, будет, может быть, в университете, например в Йельском.

— Ты очень расстроился?

Он покачал головой, чтобы не отвечать сразу.

— Ну сознайся, тебе ведь хочется заплакать!

Как вчера, он проглотил вставший в горле ком.

— Ничего, все прошло.

— О чем ты сейчас думал?

— О детях.

— А что ты о них думал?

— Да так. О школе. Что они растут, что…

— Что?

— Честное слово, ничего.

Он выдавил из себя ободряющую улыбку, чувствуя, как поднимаются в нем грусть и нежность.

— Ты хорошая жена. Нора.

— Как-то странно ты это сказал.

— Когда мы поженились, я и не надеялся, что ты будешь вот такая.

Хиггинс тут же пожалел о сказанном — лицо Норы явно омрачилось. Но ведь он думал, ей будет приятно, и в его словах не было ни малейшего упрека: напротив, он имел в виду, что в свое время был рад ее согласию как неслыханному счастью и женился бы на ней в любом случае. А зная ее школьницей, невозможно было предвидеть, что из нее получится такая спокойная, довольствующаяся однообразием семейной жизни жена.

— Ну, мне пора, — вздохнул он, поднимаясь.

— Ты обиделся?

— На что мне обижаться?

— А я испугалась, что мои слова тебя огорчили.

— Нисколько.

Теперь уже он, наклонившись к жене, поцеловал ее в лоб нежней, чем обычно, и торопливо шепнул на ухо:

— Прости.

И поспешно вышел, не дав ей времени спросить, за что он просит прощения. Сам-то он знает за что, но объяснить ему было бы нелегко. Хиггинс уже шагал по аллее, на которой оставил машину, как вдруг жена окликнула с порога:

— Уолтер!

— Что? — прокричал он, не останавливаясь.

— Если встретишь Карни или кого-нибудь из них.;.

Он понял, что она имеет в виду.

— Обещаю тебе не делать глупостей, — бросил он на ходу.

Вот и этот порыв хочет она в нем погасить. Боится, как бы он не возмутился, не наделал шуму, не восстановил против себя влиятельных людей — так недолго и место потерять.