«Черный тюльпан». Повесть о лётчике военно-транспортной авиации

– Серик, пулемёт справа, попробуй достань, – дал я команду Серику и начал делать левый разворот на пределе возможности самолёта, продолжая держать указатель скольжения в центре, чтобы Серик мог нормально стрелять.

Застучал пулемёт – это Серик начал обстрел. Но его пулемёт не доставал до огневой точки: не хватало угла. Тут по фюзеляжу загрохотало, как от удара кувалдой. Это пули попали в наш самолёт. Все затихли. Я продолжал левый разворот на пределе угла крена. Но вот выстрелы от пулемёта Серика стали доставать до точки, откуда вели стрельбу душманы. Попадания в наш самолёт прекратились. Но мы, на свою беду, встали задом к позиции душманов. А это самая удобная позиция для стрельбы «Стингеров».

– «Стингер», – услышал я голос Серика.

– «Стингер» сзади, – крикнул я ребятам. Все прильнули к иллюминаторам.

– Идёт в правый двигатель, – только и успел сказать Алексей, как раздался взрыв.

Самолёт резко дёрнулся, как бы натолкнувшись на препятствие. Меня сильно прижало влево. Заревела серена. Раздался ещё один взрыв. Нас резко тряхануло, так что потемнело в глазах. Но через мгновение я был уже весь собран, как пружина, и готов к самым решительным действиям. Самолёт как-то странно не то летел, не то падал.

– Повреждения? – рявкнул я внезапно осипшим голосом.

– Командир, нет правого крыла, – тихо сказал Максим.

Я взглянул на приборную доску, но ничего не понял. Что-то моргало, стрелки крутились в разные стороны, жутко ревела сирена. Я потянул штурвал на себя и начал парировать отклонения элеронами и педалями. Что-то вроде получалось, и мы перестали падать, а начали какое-то осмысленное движение вперёд.

В кабине мерзко пахло горелой резиной, жжёным металлом, порохом и ещё чем-то непонятным. То ли кислотой, то ли ещё чем. Грохотал большой кусок остекления по носовой обшивке, который болтался на каком-то тросу. Вдруг грохот пропал, и в кабине зашумел воздух; было ощущение, как будто в машине на большой скорости внезапно полностью открыли окно. Свежий воздух резко ворвался в кабину и вытеснил всю прочую вонь. Запахло землёй, травой, чем-то далёким, из детства, и таким мирным. Я резко повернул голову вправо и увидел, что кусок остекления, до этого барабанивший по железу, исчез. Видимо, лопнул державший его торс. Алексей сидел на своём месте, судорожно, так что побелели кисти рук, сжимал штурвал. По лицу его текла кровь. Она залила ему всю куртку, капала на руки и на штурвал. Я сконцентрировал свой взгляд на земле – она была непривычно близка. Но мы не падали, а продолжали планировать. Под нами были виноградники, я хорошо видел убегающие под носовой обтекатель ряды. Видел деревянные столбы, к которым была привязана проволока, видел лозу, плетущуюся между проволокой, видел маленькие зелёные листики. В мозгу пронеслась мысль – нельзя концентрировать своё внимание на отдельных деталях, нужно уметь видеть всю картину целиком.

Максим отцепил руки мёртвого Алексея от штурвала и стал помогать мне держать его. Я мгновенно осмотрел землю. Под нами простирался виноградник, впереди – очень близко – был холм. Внутри у меня всё похолодело. Мы неслись прямо на него. Я ничего не мог поделать. Не мог задержать снижение, не мог отвернуть ни в какую сторону. Любая попытка повернуть штурвалом приводила к тому, что самолёт норовил клюнуть носом вниз, к очень близкой земле.

– Командир, ты спасёшь нас?

Я оглянулся: это Виталик, он стоял сзади меня. Рядом с ним стоял Максим. Их глаза смотрели на меня, я был их единственной надеждой.

– Экипаж, приготовиться к аварийной посадке, садимся на брюхо, выключить первый и второй, – громко и чётко сказал я.

Все встрепенулись и кинулись на свои места. Я начал сильно прижимать самолёт к земле, чтобы успеть шлёпнуться на брюхо и, возможно, пропахав несколько сот метров по земле, успеть остановиться перед склоном холма, на котором уже были видны дувалы. Я представил себе, как мы выскочим из кабины, и я заору во всё горло: «Живы!!!»

Но самолёт, хотя двигатели были остановлены и винты поставлены на упор, никак не хотел снижаться. Нажимать на штурвал было опасно, так как самолёт мог клюнуть носом вниз. Мне вдруг представилась мама. Она улыбалась и говорила: «Боже правый, Боже крепкий. Спаси и сохрани! Спаси и сохрани!» И после этого крестилась. И я понял, что спасти ни себя, ни своих ребят я не смогу. «Боже – спаси и сохрани, Боже – спаси и сохрани», – как заклинание я твердил эти мамины слова.

Наконец самолёт почти мягко коснулся земли. Затем затрещали шпангоуты, фюзеляж рвался на части. Я со всей силы оперся руками в штурвал. На нас неукротимо и страшно надвигался склон холма. Я видел дувалы, видел деревья с цветами. Я видел землю, видел то место, которое станет нашей последней точкой на Земле. Нос самолёта стало сминать надвинувшейся землёй. Моё тело рвали на куски привязные ремни. Вдруг всё окрасилось красн…

Когда в оазисы Джелалабада,

Свалившись на крыло, «тюльпан» наш падал,

Мы проклинали все свою работу,