Черный ворон

Владимир Николаевич вызвался подвезти Нельку до общежития и получил от нее приглашение остаться там на чашку чая. Сходное приглашение, естественно, получил от Нинки Житник. Но тут выяснилось, что и Барон тихой сапой организовал себе аналогичную перспективу с Олей и Полей. Однако! Смущало лишь одно обстоятельство – «Москвич»-то не резиновый. Впрочем, с этим разобрались быстро: Житник пошептался с Ленькой Рафаловичем, тот пошептался с Елкой, Елка пошепталась с Павлом. И в результате Владимир Николаевич и Барон убыли вместе со своими дамами – причем Барону на дорожку была презентована призовая бутылка шампанского, – Елка с Рафаловичем уединились в ее спаленке на втором этаже, а в комнате Павла вписались на ночь Житник и Нинка. В гостиной, сдвинув два кресла, похрапывал Ник; шум прощания ничуть его не беспокоил. Проводив гостей, Павел устроился на диване в отцовском кабинете с «Мастером и Маргаритой».

Ему не читалось и не спалось. В голове немного гудело, шелестела тишина, почти без перехода сменившая веселый шум. Он отложил книгу, выключил лампу и закрыл глаза. В темноте смеженных век поплыли оранжевые круги, и кто-то совершенно явственно сказал: «Судьба, судьба... Подумаешь, бином Ньютона!..» «Коровьев, ты?» – без слов спросил Павел. «Не твое дело, – бранчливо отозвался голос. – Собрался спать – так спи, а не хочешь, так иди вон посуду помой, а то засохнет за ночь».

– Постой, погоди... – прошептал Павел, открывая глаза.

Тишина. Он поднялся, надел тапочки и тренировочные брюки и через гостиную с посапывающим Ником направился в кухню. Оттуда через матовое стекло двери сочился свет. Негромко журчала вода.

Павел вошел и недоуменно протер глаза. Над раковиной в темном домашнем халате склонилась Таня. По левую руку от нее громоздилась горка вымытых тарелок. Услышав его шаги, она выпрямилась и обернулась.

– Не заснуть, – смущенно сказала она.

– И мне, – отозвался Павел. – Давай я помою. Тебе сегодня вроде как не полагается...

На «ты» они незаметно перешли по дороге из загса сюда.

– Знаю, – сказала она. – Ну и что? Если хочешь – можешь вытирать.

Павел взял полотенце. Они работали быстро, молча, сосредоточенно, и очень скоро грязной посуды не осталось.

«Жаль», – почему-то подумал Павел, и тут взгляд его упал на полку над плитой, куда кто-то умный поставил грязные кастрюли.

– А вот и еще! – радостно сказал он. – Только теперь вытираешь ты.

– Ну ладно.

Павел посыпал мокрую мочалку пемоксолем и принялся драить кастрюлю.

– Ловко, – заметила Таня.

– Привычка, – сказал Павел. – В экспедициях по два раза в день приходилось. Правда, песочком... Надоело ужасно. Из-за этого я и курить приучился.

– Как это?

– Понимаешь, порядок такой был. Поели – перекур, а кто не курит – на речку, посуду мыть. Отряд попался – все курящие, так что посуда была вся на мне. Я пальцы себе стер об эти миски-котелки. Поработал так с месячишко, а потом обзавелся пачкой «Плиски». После завтрака все закурили, смотрят на меня выжидательно, типа когда я за посуду возьмусь, а я вынимаю сигарету, зажигаю, пускаю дым через нос и говорю: «Ну что, кому сегодня горшки полировать?» Потом голова закружилась так, что чуть не упал.

– А я раньше табачный дым совсем не переносила. А теперь ничего, привыкла. Подружки многие курят, Ванечка...

Она замолчала.

– Пойду я, пожалуй... А то, правильно ты сказал, не полагается...

– Не... – Он хотел сказать: «Не уходи», но вовремя остановил себя.

Таня вопросительно смотрела на него.

– Не сердись на Ванечку, – продолжил Павел. – Он еще не умеет рассчитывать силы.

– Не умеет. – Таня вздохнула. – Спокойной ночи. И спасибо тебе за все.

– Ну что ты? Спокойной ночи.

Таня вышла, а Павел вернулся к своим кастрюлям.

– Не сметь, – процедил он сквозь зубы. – Не сметь! Жена друга...

Он закрыл глаза и волевым усилием вызвал в памяти медно-красные кудри, веселые золотистые глаза, лукаво изогнутые алые губы. Проявившись с некоторой натугой, образ той, другой Тани постепенно завладел его сознанием...

Перед тем как спуститься, Таня перевернула Ванечку со спины на бок, чтобы неровен час не захлебнулся. И теперь он так и лежал на боку, и, глядя на его спящее лицо, Таня впервые обратила внимание, какие у него густые ресницы и пухлые, детские губы. Словно заметив на себе ее взгляд, он застонал и дернулся.

– Спи, дитятко мое, – прошептала Таня.

– М-м, – не просыпаясь, промычал Ванечка, а потом четко добавил: – Мама... я больше не буду...

И перевернулся на другой бок. Таня вздохнула, сняла халат и забралась под одеяло.

Господи, зачем? Зачем, зачем, зачем?

Глава третья

НИТЬ АРИАДНЫ

27 июня 1995