Чертополох и терн. Возрождение веры

Суждение о Страшном суде есть бесконечная рефлексия, диспут, уходящий в перспективу. Но именно так и следует читать образы Страшного суда, явленные художниками, – как разрозненные свидетельства, иллюстрирующие бесконечно длящийся процесс, итог которого однажды будет подведен.

Фома Аквинский насчитывал четыре последовательно раскрывающихся уровня понимания. Ни одним из них не следует пренебрегать, более того, всякий последующий дополняет и усложняет предыдущий, и каждый из уровней понимания имеет самостоятельное значение.

Поднимаясь по ступеням смыслов:

1. буквальное описание изображенного на картине;

2. символическая интерпретация образов;

3. моральный урок, назидание, изложенное посредством изображения;

и, наконец,

4. метафизическая, анагогическая ценность изображения.

Процесс узнавания картины можно уподобить последовательному открытию многих занавесов, мы снимаем покров за покровом. И вместе с тем мы воспринимаем образ одномоментно и целокупно.

Так и участник Страшного суда – этого последнего диалога – присутствует на суде и в качестве индивидуального персонажа, и как представитель рода человеческого, и как христианин; все его ипостаси явлены сразу, в едином образе. Искусство живет именно по этим законам, открывая и индивидуальное, и общее разом. Это не парадокс, но условие существования образного искусства.

Более того, лишь когда все слои смыслов явлены одновременно – лишь тогда в нашем сознании предстает цельное изображение; так согласное звучание всех инструментов в оркестре выявляет замысел создателя. Сознание выполняет свою работу постепенно, происходит, если так можно выразиться, расслоение первого впечатления, но это не имеет ничего общего с деконструкцией. Напротив того, расслоение на разные уровни смыслов происходит лишь затем, чтобы вновь обретенные знания сызнова сгустились в один общий смысл, слились в единое целое, выстроив образ заново.

Наше первое чувственное впечатление – цельное; но и обретенное знание, слившееся с чувственным восприятием, тоже цельное. Эта диалектика образа соответствует описанному в священных текстах феномену – чуду неслиянной нераздельности.

Процедура, выполняемая архангелом Михаилом, кажется странной и даже произвольной, но взвешивание проходит не по одной лишь мере весов, но сразу по нескольким, чтобы в последний момент выявить единый результат.

3

Первый пример Страшного суда, который хочу представить, это светская картина парижанина Теодора Жерико «Плот “Медузы”».

Сюжет картины известен: пассажиры и команда потерпевшего крушение в Атлантике фрегата «Медуза» скитались на плоту по волнам океана, большинство погибло, и лишь пятнадцати удалось спастись. Трагедия произошла в 1816 г., Жерико написал огромный холст (длиной 7 м и высотой почти 5 м), посвященный этому событию.

Классическая композиция картины – треугольник, направленный острием вверх, воздвигает пирамиду героическому событию. Фигуры жертв трагедии выполнены в классической манере, напоминающей Давида, изображавшего французских республиканцев, как древних римлян.

Темная, без ярких красок, картина считается образчиком романтического искусства со всеми необходимыми атрибутами романтизма: одиночество в стихии, буря, смертельное напряжение.

Это первый слой значений картины.

Художник детально изучил историю фрегата «Медуза», Жерико сохранил реальное количество выживших пассажиров, он сделал несколько набросков с членов экипажа и т. д. Этот слой смысла мы должны обозначить как «буквальный»: событие описано с помощью навыков и мастерства художника.

Второй, символический, уровень – описание гибели Французской империи.

Художник Теодор Жерико был бонапартистом. Некоторое время он колебался, поддерживал Бурбонов, даже был гусаром в войсках Луи XVIII во время возвращения Наполеона с Эльбы. Позже Жерико изменил взгляды: после Ватерлоо и триумфа Бурбонов он пришел к выводу, что британскими, прусскими и русскими войсками была побеждена не только империя Бонапарта. Были побеждены и Французская революция, и Республика, преемником которых был Наполеон. Другой вопрос, был ли прав Жерико в своем выводе. Однако он вступил в венту карбонариев, был республиканцем и антимонархистом. С 1815 г., после Ватерлоо, Жерико искал сюжет, способный воплотить его разочарование. Он рисует разбитую французскую армию в русских снегах, рисует раненых гренадеров, рисует отрубленные головы и т. д. Рассказ о трагедии фрегата «Медуза» был лишь одним из катастрофических сюжетов, и художник использовал его, чтобы изобразить катастрофу Франции, гибель идей Французской республики.

Теодор Жерико был мастером батальных сцен («Кирасир, идущий в атаку» и т. п.). Не сомневаюсь, что на картине «Плот “Медузы”» он нарисовал поле при Ватерлоо – на первом плане картины изображена перебитая старая гвардия.

Этот огромный холст описал падение Французской империи – и, между прочим, этой задачи не выполнил ни единый художник в мире. Разве маленький плот в волнах не есть символ последней надежды, символ острова Святой Елены?

Третий уровень смысла – дидактический.