Чертополох и терн. Возрождение веры

Подобно Уильяму Фолкнеру, который во всех произведениях описывал выдуманный округ Йокнапатофа, где сконцентрирована история Америки, Питер Брейгель создал деревню, воплощающую историю всей христианской цивилизации. Это ни в малой степени не преувеличение. Брейгель рисует одну и ту же деревню, в которой, помимо сезонных работ, сенокоса, сбора урожая и т. п., помимо попоек и свадеб, происходят и события общечеловеческой значимости – перепись в Вифлееме, избиение младенцев. Возможно, эта деревня – Вифлеем, так увиденный художником. Но, скорее всего, эта деревня – и Вифлеем в том числе. Эта деревня очень маленькая, но она необъятная: перед нами модель Европы. Эту деревню Брейгель в буквальном смысле сконструировал сообразно своему опыту, своим путешествиям, знаниям истории своего отечества и тех земель, которые посетил. Брейгель был городским жителем, родившись в Бреде, сперва жил в Антверпене, затем в Брюсселе; и все-таки Брейгель в качестве модели христианского мира выбрал деревню – не город. Близким другом Брейгеля был Абрахам Ортелиус, географ, составитель одной из первых мировых карт. Думаю, не ошибусь в предположении, что Ортелиус выступал консультантом в конструировании ландшафта, ведь ландшафт местности вокруг брейгелевской деревни в буквальном смысле слова сконструирован, собран по частям из разных стран, регионов и климатических поясов. Примерно на тридцати картинах из всех сорока пяти, что остались потомкам, зритель видит один и тот же пейзаж: окрестности одной и той же деревни. Стоит внимательно изучить картины «Возвращение стада», «Пасмурный день», «Сенокос», «Сбор урожая», «Перепись в Вифлееме», «Сорока на виселице», «Избиение младенцев», и становится очевидно, что перед нами все время та же самая деревня, вынесенная на самый край земли. Изображена та же самая излучина реки, делающей поворот, и в пойме этой реки находится деревня. Сама река продолжает свое течение вглубь картины, и там ее устье, река впадает в море. Море, таким образом, подступает к деревне сверху, с правого берега. Деревня находится на левом берегу; берег высокий и обеспечивает ракурс сверху – зритель смотрит на реку и видит, что на пологом берегу есть виноградники, за ними – дамба. Даже в картине, казалось бы, абсолютно не реалистической, не привязанной ни к какому месту, в «Торжестве смерти», и то изображен тот же ландшафт, просто река уже высохла, а корабли в море утонули. В «Охотниках на снегу» мы видим эту деревню чуть сверху, с холма; в «Возвращении стад» ракурс чуть изменен. Но это та же река, то же море. Море очевидно северное, холодное, на нем часто шторма, его цвет всегда тяжелый, холодный, зеленый. Однако с левого берега деревню окаймляют горы – скорее южные, напоминающие Альпы. Сама деревня выстроена как бы в предгорье – а луга и виноградники находятся ниже, в излучине реки. Далеко, там, где река впадает в море, мы видим уже скалы со снежными вершинами. Нет нужды говорить, что такого пейзажа в реальности существовать не может: нет такого северного моря, окруженного южными горами, и какие виноградники возможны в болотистой Фландрии?.. Однако Брейгель совместил это – и мы верим в этот пейзаж.

Однажды придумав такой пейзаж, художник уже никогда не отказался от выстроенной модели. Та же церковь – ее облик не меняется, тот же характерный поворот реки, та же запруда, тот же склон с виноградником на другом берегу. Переходя из картины в картину, мы узнаем буквально каждый угол; так мы знаем свою комнату и свой двор. Постепенно художник подводит нас к осознанию того, что и наш маленький мир, тот, что нас повседневно окружает, тоже самодостаточная модель большой вселенной. И в малом сокрыто великое и необъятное; всякая скромная жизнь есть монумент бытию.

При анализе картин Брейгеля мы всякий раз должны проделать этот путь рассуждения: дано бытие, его онтологическая ценность не нуждается в доказательстве; бытие существует само для себя, именно так задумано богом; процесс самопознания бытия и есть искусство.