Чертова дюжина. 13 новых страшных историй. 2021

– Ничего, оправился. По хозяйству помогает, рубит дрова. Только странный он какой-то. В сенях на каждый угол крестится, будто к нехристям попал.

– Обвыкнется.

Андрей замолчал, глядя в сторону и пытаясь разобраться в том, что творилось с ним сейчас. Казалось, внутри его истерзанной болезнью и смертями души теплился робкий огонек, который разгорался все сильнее и ярче. Наверное, так чувствует себя потерявший стаю дикий зверь-подранок, обреченный на гибель, но спасенный добрыми людьми.

Аленка тоже умолкла, в смущении теребя подол и разглядывая свежие фрески.

– Дядька Андрей.

– А? – очнулся он.

– Вот этот, тощенький, вылитый ты.

Андрей поднял глаза. Аленка указывала на рисованного праведника, идущего за Иисусом в толпе остальных. Он и правда неуловимо походил обликом на Андрея: худое лицо, запавшие щеки, клинышек бороды, монашеская скуфья на голове. Как же так вышло? И сам не заметил.

– На деда Кузьму, соседа вашего, сильнее похож, – отшутился он.

– Не-не, на тебя, дядька Андрей, – погрозила пальцем Аленка. – Я сразу узнала.

– Узнала она, – передразнил он. – Больно глазастая.

– Уж какая есть, – подмигнула Аленка и тут же спохватилась, торопливо завязав узелок. – Побегу я, делов много.

– Спасибо тебе, – сказал Андрей. – Спасибо за все.

– Не на чем, дядька Андрей. Ты только рисуй, ладно? И обещай, что исцелишься и других исцелишь!

Махнув на прощанье рукой, Аленка побежала к дверям, едва заметно прихрамывая на левую ногу. Андрей остался в золотистой полутьме и долго смотрел на нарисованного себя, бредущего среди праведников из полыхавшего Ада.

Он умирал. Аленкин отвар поддерживал остаток сил, но не мог побороть страшную хворь, поедавшую его изнутри. Желвак под челюстью поднялся горбом, воспалился и потемнел; чуть ниже надулся другой. Черные, мягкие узлы появились в паху и под мышками. Его лихорадило; в бреду приходили то черти, то ангелы, то ожившие мертвецы – и все норовили утащить за собой. Он продолжал рисовать наперегонки со смертью – а ну как безносая раньше успеет? Второпях он ошибался и портил работу: мазки шли вкривь и вкось, одежды святых пятнали жирные кляксы и полосы, лики праведников приобретали распутные, дьявольские черты. Андрей ругал себя за неловкость, соскабливал испорченные участки и рисовал заново. «Не иначе Сатана под руку толкает!» – в отчаянии думал он.

Но работа двигалась. Все фигуры на росписи обрели положенные каноном облики и формы, осталось добавить несколько последних штрихов. От напряжения дрожали руки и ломило в висках, но он упорно водил кистью.

Скрипнула дверь. В собор дохнуло холодом. Андрей радостно обернулся и обмер. Вместо тоненькой девичьей фигурки в дверях показалась невысокая изможденная женщина в небрежно наброшенном на голову платке.

– Прасковья? – прохрипел он так, будто слова царапали горло. – А… где Аленка?

Прасковья, сутулясь, будто под ношей, подошла к лесам и положила узелок возле лестницы.

– Слегла она, батюшка, чернотой налилась, – сказала она, не поднимая глаз. – Вот, просила гостинец передать.

Андрей онемел от ужаса, а Прасковья молча перекрестилась и вышла за дверь. «Аленка, как же так, Аленка…» Его затрясло, кисть выпала из руки. За что, Господи, за какие грехи? Иисус из-под купола смотрел равнодушно, словно не замечал. «Не иначе в наказание мне!» – понял Андрей. За неспешность, за страсти дурные. Иль за гордыню? Разве может обычный монах всех людей на свете спасти, встав ровней с Христом? Не много ли взял на себя, высокомерный инок Андрей? А если не по Божьей воле делаешь? Вдруг враг рода человеческого нашептал, а ты и уши развесил? Что тогда?

«Нет, не может этого быть!» – Андрей встряхнулся и заставил себя встать на ноги. Поднял упавшую кисть, сделал неуверенный неровный мазок, и все остановилось, замерло, перестало казаться важным и значимым. Все, кроме фрески. Исчезла слабость, умерло время, истаяли крамольные мысли. Андрей творил быстро, лихорадочно и самозабвенно, успевая столько, будто умершие товарищи вновь стояли рука об руку с ним. Мокрые сумерки сменились тревожной ночной темнотой, и в притихшем храме засияла одиноко помаргивающая свеча.