Андрей рисовал, не замечая, как кашляет кровавыми брызгами, пачкая свежую краску. Закончил, едва народился туманный и серый рассвет, оставив в самом темном углу скромную подпись, и повалился, сломленный слабостью, утомлением и болезнью. Из тела словно выдернули все косточки, в голове помутнело, святые под куполом кружили безудержный хоровод, превращаясь в искрящиеся разноцветные полосы. Где-то высоко, будто бы в небе, гулко ударил колокол, три размеренных, протяжных удара, затем молчание и новые удары с одинаковым промежутком. Неужто благовест? Звон оборвался на самой высокой ноте, и Андрей чуть не завыл от обрушившейся на него тишины. Перестали кружиться пылинки в воздухе, капелька краски, ползущая по стене, остановилась и замерла. Странное ощущение длилось не дольше мгновения. Андрей выгнулся дугой и закричал, сердце бешено рвалось из груди, к горлу подступил кислый рвотный комок. Он бился на ледяном мраморном полу, и вдруг боль ушла; сквозь стрельчатые окна, обращенные на восток, в храм пролился ослепляющий свет. Андрей, от боли свернувшийся калачиком, застонал и потянулся к нему. Луч света был плотным, трепещущим и осязаемым, словно живым, напоминающим ласковые касания матери. А может, не матери, а жены, которой у Андрея никогда не было. Или дочери, которую не родил. Мягкое тепло пробежало по пальцам и разлилось по сведенному немощью телу. Господь коснулся Андрея или Андрей дотянулся до Господа – то было не важно. Он понял, что у него получилось.
Андрей с трудом сел, не сознавая, кто он, где оказался и как сюда угодил. Память возвращалась урывками. Фрески, видения, черная смерть… Андрей схватился за горло и нащупал чистую кожу. Гноящиеся бубоны исчезли, не оставив следа. Чудо, чудо свершилось великое чудо! Господь всеблагой! Андрей рассмеялся громко и радостно, и смех его эхом взметнулся под купол, заставив вспорхнуть стаю угнездившихся на подоконниках голубей. «Аленка!» – новое воспоминание опалило кнутом. Аленка… Господи, неужели успел, второй день только девка болеет, а черная смерть человека так быстро не жрет…
Андрей встал, хватаясь за леса, и пошатываясь вышел из храма. За его спиной вставало осеннее, ликующе-нежное солнце. Рассвет пришел как обновление, как очищение, как новое начало, отныне и вовеки не имеющее конца. С каждым шагом походка становилась уверенней, слабость пропала, разум светлел. Инок Андрей в муках родился заново, неся миру спасение и покой.
До слободки долетел как на крыльях. В воздухе висел смрад гниющего мяса. На околице паршивый, покрытый коростами пес поднял окровавленную морду от разодранного трупа и хромая убрался в кусты, волоча требуху за собой. Мертвецы валялись повсюду и не было им числа. Из бурьяна скалились голые черепа, улицу мостили сломанные ребра и позвонки, кости с ошметками плоти выстилали обочины. Но мор отступил. То тут, то там из домов выползали исцеленные божьим промыслом люди. Рыдали, крестились, тянули к небу слабые руки. На крыльце крайней избы сидел голый, покрытый грязью и кровавыми разводами седовласый мужик и орал, раззявив черный, с голыми деснами рот:
– Живой я, живой! Живой! Слышите, люди, – живо-о-ой!!!
И крик его, восторженный и громкий, несся по слободе незримым доказательством попрания смерти. Андрей свернул на перекрестке и растерянно замер. На месте старенькой, покосившейся избенки, где жили Прасковья с Аленкой, чернело свежее пепелище. Обвалившиеся стропила еще тлели, выпуская дымные завитки, налетавший ветер бросал в лицо облачка теплого серого пепла. «Как же это? Как?» Андрей пошатнулся, сделал шаг, нога подломилась, он упал на колени в осеннюю грязь и полз к пожарищу, сотрясаясь в беззвучных рыданиях, моля Господа об одном, чтобы Прасковьи с Аленкой не оказалось внутри.
– Мил человек, а мил человек, – тихонечко позвали из-за спины.
Андрей обернулся и увидел крохотную, горбатую старушку с морщинистым, темным лицом.
– Чего убиваешься? – спросила она.
– Жили тут, – выдохнул Андрей. – Прасковья-лекарка и дочка Аленка при ней.
– Жили, а теперича не живут, – старуха скривила рот. – Вчерась приживалец ихний – Яшка, подглядел, как младшая ведьма подсыпала в колодец зелье бесовское. Дьяволу, значица, продались и хворь черную по Руси святой разносили, губили неповинных людей. И Яшку видать хотели на то дело подбить. А он не спужался, соседям все как на духу рассказал. Мужики-благодетели собрались и скрутили обеих. Покуражились, конечно, никто не осудит, а им поделом, привыкли задницами перед Сатаною крутить. Девку то свою Прасковья от Дьявола прижила, нога у нее костяная была, сатанинская метка. Ох и выла бесовка, когда лупили ее мужики! И опосля выла, когда в избе их бросили и пустили красного петуха. Огонь первое средство от ведьм, ты, вродь монах, сам должон знать.
– Зачем? Зачем? – прошептал Андрей, не отводя глаз от пепелища.
– Как зачем? – удивилась старуха. – Ты в своем ли уме? Кругом оглянись – как отродий нечистых спалили, так и кончился мор. Силу адову попрали делом благим.