Честь снайпера

Повсюду вокруг вспыхивали танки. Одни, получив прямое попадание 88-мм снаряда, просто испарялись, и когда дым рассеивался, казалось, что их вообще не существовало. Но в этой накатывающейся непреодолимой волной массе бронированных машин смерть принимала разные обличья. Подбитая «тридцатьчетверка» застывала на месте, уронив ствол пушки, языки пламени принимались лизать броню, и вдруг словно распускался огненный цветок, пожирая все вокруг. Но бывало, танк не загорался, а просто отбрасывал перебитую гусеницу и с бессильным ревом кружился на месте, все глубже зарываясь оголенными катками в землю.

Танк, на котором сидела Петрова, трясло так сильно, что она не могла отчетливо разглядеть происходящее вокруг. Глаза у нее слезились от пыли, все мысли были сосредоточены только на том, как удержаться за стальную скобу и не сорваться с брони, голова гудела от постоянной тряски, от удушливого запаха дизельных выхлопов, пороховых газов и зловония паленой плоти. Образы мелькали перед ней и исчезали, словно она сидела в кинотеатре, где аппарат, закрепленный на спине обезумевшей лошади, проецировал изображение на стены и потолок. Объятые пламенем люди. Ослепительные молнии взрывов. Отдача при выстреле собственного танка. Давление ударной волны. Далекие вспышки выстрелов, вырывающиеся из дул 88-мм орудий «Тигров», дождь из земли и мелких камешков, жалящих кожу болезненными уколами, – все это напоминало ад в представлении Достоевского.

И вдруг все разом исчезло, поскольку танк, на котором ехала Мила, вместе с десятками других советских танков спустился в низину и на какое-то время исчез из поля зрения немецких наводчиков. Это показалось кратковременным возвращением в рай: почва стала ровной, тряска почти прекратилась. Танки неслись через пшеничное поле, и Мила, оглянувшись, увидела длинные шрамы, оставленные бронированными машинами в сплошном ковре колосящихся злаков, тех самых, в которые ее отец вложил всю свою жизнь и за чье спасение он умер.

«Я тебя не подведу, папа, – подумала Мила. – Я буду такой же храброй, как и ты. Я спасу пшеницу».

В это мгновение танки взобрались на гребень, минутное затишье закончилось, и вокруг снова разразилась кровавая буря. Немецкие танки были совсем рядом. Миле уже приходилось видеть их, осторожно ползущих по улицам разрушенного Сталинграда, но только не в таком огромном количестве. Бездушно угловатые, беспощадно точные, своими силуэтами они напоминали тевтонских рыцарей. Немцы не знали страха; они подчинялись лишь чистому, спокойному, неумолимому боевому мастерству. Их наводчики спокойно целились в приблизившиеся советские танки, и даже когда стало очевидно, что уцелевших нападающих достаточно, чтобы вклиниться в их боевые порядки и превратить сражение в беспорядочную карусель, немецкие наводчики просто опустили дула орудий, провожая цели, и продолжили стрелять.

Две бронированных массы схлестнулись.

Теперь каждый танк воевал за себя, подобно боевым кораблям в старые времена. Тяжелые машины маневрировали на полной скорости, стремясь занять выгодную позицию, в то же время не обнажив свои слабо бронированные части, выбирая момент для нанесения удара. Это было самое настоящее Трафальгарское сражение на суше. Маленькие проворные русские танки дергались из стороны в сторону, резко меняли направление движения, замирали на месте и устремлялись вперед, высматривая, как бы зайти в бок или в тыл медлительным «Тиграм», которые, хоть и были неповоротливыми, имели более опытных наводчиков, практически неизменно поражавших цель.