Четверо

Объявить в розыск Шабарова Рината Ахметовича, восемьсот девяностого года рождения. По подозрению в краже и убийстве. Паспорта с собой нет. Высокий, с чёрными усами, плохо видит. Может быть неадекватен и опасен для окружающих. Прислать людей в Белый Маяк, здесь нужно прочесать каждый угол.

Договорил, выдохнул, опустился на стул.

– Ну и дела у вас тут творятся, – сказал он Охримчуку, вытирая пот со лба. – Сторож у вас с ума сошёл. Людей убивает…

Охримчук пожал плечами.

– Кто ж знал…

– В его комнате всё покрыто плесенью. Надо искать. Непонятно только, чем насолил ему профессор. Мне кажется, наш татарин психически болен.

Охримчук опять пожал плечами.

– Свихнулся, может.

– Может быть, – кивнул Введенский.

Охримчук пристально посмотрел на Введенского.

– Вам бы отдохнуть, – сказал он. – У вас глаза красные.

– Да, я сегодня мало спал. – Введенский понял, что ему действительно очень хотелось спать. – Но надо дождаться водителя с бумагами из Алушты. И передать ему отпечатки этого… Шабарова из его комнаты. Меня всё равно многое смущает.

– Например?

– Пластинки украли после убийства профессора. Откуда тогда одна из них в его доме? Непонятно. Он возвращался в комнату, чтобы оставить там украденные у Крамера пластинки, прямо вот в эту… плесень. И зачем было устраивать этот цирк с ночным патефоном у санатория? И с этой звездой… Он сумасшедший, его надо обязательно найти, иначе он убьёт кого-то ещё. И мы пока не можем быть до конца уверены в том, что убийца – именно он.

– Верно, – сказал Охримчук. – Но других подозреваемых у нас нет.

Введенский молча кивнул. Ему вдруг захотелось уснуть прямо здесь, положив голову на папку с документами. Чтобы погрузиться в тёплый сон после этой невыносимой крымской жары, наконец-то отдохнуть, не видеть вообще ничего: ни убийцы, ни пластинок, ни стальных звёзд с могил.

Он вспомнил, как в 1933 году они вместе с ОГПУ брали налётчиков, главарь которых оказался бывшим подпоручиком армии Юденича, мерзким, толстым и белобрысым. Он шепелявил из-за выбитого зуба, а на допросах плакал и впадал в истерику. Говорили, что на расстреле стоял с ошалевшими глазами, будто не мог поверить, что это действительно происходит, что сейчас хлоп – и не станет его. Так же будет и с этим, думал Введенский, только надо его обязательно найти, это очень важно.

Господи, почему здесь так жарко, думал он, почему тут всё время жужжат мухи, как в комнате этого Шабарова, и часы над головой тикают – тик-так, тик-так, размеренно и усыпляюще, и не хочется поднимать голову и открывать глаза, а хочется слушать, как тикают часы, не обращая внимания на жужжание мух.

– Товарищ. – Он почувствовал чью-то руку на плече и поднял голову.

Над ним стоял Охримчук.

– Водитель приехал, – сказал он.

Введенский разлепил глаза и понял, что уснул.

– Я долго проспал тут?

– Час продремали. Не стал будить, больно уж уставшим выглядите.

Совсем непорядок, подумал Введенский. Вырубиться посреди дня в чужом кабинете – это уже слишком. Сегодня надо будет хорошенько выспаться, чтобы завтра быть бодрым.

Выйдя из кабинета, он увидел, что на улице уже темнеет, небо становится тёмно-синим, горы исчезают в голубоватой дымке, вдалеке загораются огни, а воздух стал наконец прохладнее.

Он передал водителю папку с отпечатками, забрал бумаги из райотдела – здесь информация о Крамере. Её всё равно надо будет изучить.

– Вас до санатория довезти? – спросил водитель.

Введенский кивнул и плюхнулся в кресло рядом с водителем.

– Да, мне надо выспаться. День был сумасшедший.

Когда водитель надавил на газ, Введенский снова закрыл глаза и откинул голову на спинку кресла.

Под ровный шум мотора перед закрытыми глазами роились яркие цветные пятна: они кривились, расплывались, раздваивались, меняли оттенки и форму, плясали, затухали и снова появлялись. Мысли становились тягучими и неповоротливыми. В какой-то момент ему показалось, что никакой это не Крым, будто он в Ленинграде, и водитель везёт его из дома на Литейном после тяжёлого дня на родной Васильевский остров, и сейчас он поднимется на третий этаж, погладит кота и поставит чайник на плиту, а за окном будет густой сентябрьский вечер, разбавленный жёлто-карамельным светом фонарей в осенних листьях.

Он проснулся, когда они подъехали к санаторию. Уже совсем стемнело.

Опять вырубило, подумал Введенский, что за ерунда, хватит постоянно засыпать.

Он поблагодарил водителя, вышел из машины, помахал рукой сторожу и направился в фойе.

Хотелось только одного – дойти до кровати и лечь спать, чтобы проснуться завтра бодрым и полным сил. По лестнице он поднимался, зевая и пошатываясь, голова работала с трудом.

«Слишком много всего, – думал он. – Может, старею или просто слишком устал. Наверное, просто устал. Ещё и не спал всю ночь. Неудивительно».

Он лёг на кровать, не раздеваясь, но спать почему-то резко расхотелось.

За открытым окном стрекотали цикады и шумело море.

Так и не искупался до сих пор, подумал он.

Он достал из саквояжа книгу Жюля Верна, которую взял в квартире Шабарова, открыл. Из книги на его грудь выпали две фотокарточки.