Четверо

Стояло тёплое утро, и Крамер сидел в плетёном кресле на террасе. Введенский только что проснулся и спустился со второго этажа в помятой исподней рубахе.

Как ни странно, после вчерашнего совсем не болела голова, и он чувствовал себя свежо и легко. Наверное, благотворный морской воздух.

– Да, впервые. – Введенский вышел на террасу и сощурился от солнечного света. – Который час?

– Девять, – сказал Крамер. – Я предполагал, что вы проснётесь к этому времени, и сварил кофе по-турецки. Он ещё горячий, можете налить из кофейника.

Введенский сел напротив Крамера, налил кофе в чашку и сделал глоток. Жизнь стала лучше.

Последний раз он пил кофе две недели назад в Симферополе.

– Спасибо, – сказал он Крамеру. – Я впервые за всё это время по-человечески выспался. Без всего этого…

Крамер кивнул, не глядя на него.

– Хотите яичницу?

– Я не голоден. Мне надо бежать в отделение и узнать, как там продвигается дело.

– Опять будете питаться в этой отвратительной столовой?

Введенский пожал плечами и не ответил.

– Идите, идите работать. Это для вас важно, – сказал Крамер. – Хотите столкнуться с чудовищем и победить его – идите.

– Вы говорите так, будто знаете, что это за чудовище.

Крамер хмыкнул.

– Я не знаю. Я догадываюсь.

– И?

Крамер сделал глоток кофе и впервые с начала разговора посмотрел на Введенского.

– Он – это не он. Он не знает, ради чего всё это делает. Вы верите в одержимость?

– Поповские бредни, – резко ответил Введенский.

– Согласен. Я немного не о том, что вкладывает в это понятие церковь. Он болен, безусловно и определённо болен, но болезнь заставила его полностью потерять свою личность. Возможно, он даже не совсем понимает, кто он такой.

– Если он болен настолько, что потерял свою личность, то почему он так умно заметает следы?

– Мало вы знаете о человеческой психике, – снисходительно ответил Крамер. – Но, опять же, это моё предположение. Самое разумное. А чем он одержим? Чёрт знает.

Он посмотрел в сторону моря.

– Может, он этим морем одержим, – продолжил Крамер. – Или звёздами над ним. Или этими скалами. Или этим ветром, который шелестит в листве. Или этой птицей, которая сидит на ветке. В одном африканском заклинании говорится о том, что всё в нашем мире может оказаться не тем, что мы видим. Что всё это обман.

Ветер вдруг стал сильнее и даже немного холоднее. Введенский поёжился.

– Когда он писал, что он – море, он не хотел ввести вас в замешательство. Он верит, что он море. Даже не так: он знает, что он море!

– Не совсем понимаю, – нахмурился Введенский.

– Помните таблицу Менделеева? Мы состоим из тех же элементарных частиц, из которых состоит всё на свете. Мы одной крови с этим морем, с этими звёздами над ним, с планетами, туманностями и галактиками. Мы состоим из того же, из чего состоит звёздная пыль. Вот эта рука, – он поднял руку и ущипнул себя за кисть, – состоит из того же, из чего сделано Солнце, Луна, Марс, другие звёзды и планеты. Мы сделаны из мяса, а мясо сделано из звёзд.

Введенский молчал.

– В заклинании есть такие слова, – продолжил Крамер. – Когда ты отворачиваешься, за твоей спиной всё меняет свой облик. Ночное небо становится белым, а звёзды в нём – чёрными. Капли дождя поднимаются вверх. Облака превращаются в серые скалы. Сгоревшее дерево вновь зеленеет листвой. Рыбы в воде говорят человечьими голосами.

От резкого порыва ветра зашелестели ветки.

Введенский молчал. Крамер криво усмехнулся.

– Это заклинание племени мгаи-мвенге. Оно длинное, и я не хочу приводить его целиком. Идите работать, вас уже наверняка заждался Охримчук.

Верно, подумал Введенский.

Ветер стих.

* * *

Введенский поднимался в центр по узкой, мощёной брусчаткой, улице. Город просыпался. Шумные грузовики вдалеке с фырканьем и скрежетом мчались в сторону виноградарского совхоза, открывались лавки, где старые татары торговали фруктами и овощами, шумные дети играли в догонялки вдоль заборов. Всюду пахло морем, можжевельником и забродившим виноградом.

По-прежнему стояла жара, но погода заметно менялась: ветер уже казался прохладным и неуютным, он больше не приносил спасительную прохладу, а неприятно обдувал кожу до мелких мурашек. Небо из сплошного синего превратилось в голубое с рваными пятнами облаков.

Скоро кончится бархатный сезон, подумал Введенский. Надо успеть искупаться. Говорят, со дня на день начнёт штормить, и тогда уже в море лучше не заходить.

Он шёл и думал, что впервые в жизни столкнулся с чем-то, что больше и выше его. Слова Крамера не выходили из головы. Он смотрел на свои руки и улыбался, представляя, что они сделаны из звёздной пыли.

Почему море?

Море даёт жизнь и отбирает жизнь. Море дарит свежесть в мягкий бриз и убивает в шторм. Море прекрасно на поверхности, где оно сияет лазурными оттенками и пенится волнами, и ужасно в чёрных глубинах, куда не проникает солнечный свет.

И море тоже сделано из звёздной пыли.