Четвертая жертва сирени

— Приношу вам свои извинения, мой дорогой друг, — сказал я. — Пока вас не было, я вторгся в ваш кабинет и взял листок с опечатками. Мне все кажется, что разгадка очень близко.

— Помилуйте, Николай Афанасьевич! Какие извинения? Вы — гость, вся квартира ваша. Удалось до чего-нибудь догадаться?

— Увы… — Я смущенно потупился. — Как раз с этим листком в руках я и заснул. А вам, Володя, удалось что-нибудь выяснить?

— Немного, но все же удалось. Я успел в контору общества Зевеке до ее закрытия, однако там мне ничего особенно дельного не сообщили. А еще я побывал в квартире Юрия Валуцкого и переговорил с хозяйкой…

— Но каким же образом? — изумился я. — Ведь мы не знали его адреса.

— Добрые люди подсказали, — хитро улыбнулся Владимир, немного прищурившись.

— И что вам поведала хозяйка? — спросил я, понимая, что интересоваться «добрыми людьми» было бы неуместно.

— Существенного к тому, что мы знаем, она добавила мало, — уклончиво ответил Ульянов. — Однако вот вам главный вывод из того, что мне удалось услышать и от нее, и от конторщиков Зевеке, и еще от кое-кого. Юрий Митрофанович Валуцкий, Всеволод Никитич Сахаров и Давид Абрамович Зунделевич были знакомы друг с другом.

— Что? — вырвалось у меня. Я ожидал многого — каких-нибудь сведений об интересах Юрия Валуцкого, его поведении, его книжных пристрастиях наконец, — но никак не сообщения о том, что два человека, убитых возле книжных магазинов, при жизни водили меж собой знакомство, да еще в компании третьего, которого мы видели только сегодня и который, если глаза нас не обманывали, был жив и здоров.

— Именно то, что я и сказал: Валуцкий, Сахаров и Зунделевич знали друг друга.

— Неужели это те самые друзья, которых упомянула Прасковья Анисимова? — воскликнул я. — Те самые друзья с теми самыми книжками?

— Те или не те, мы пока не знаем, — пожал плечами Владимир. — А о книжках нам вообще ничего не известно. Но определенная версия у меня складывается.

В отличие от Владимира, у меня не складывалось никакой версии. Напротив, все обстоятельства, все приметы людей и событий, которые мы уже узнали, представлялись моему воображению ворошком бирюлек, в котором не было ни порядка, ни логики. Ухватись за одну, и все остальные приходят в движение только с тем, чтобы опять замереть в хаосе. Странные знакомства, книги, цветы сирени, книжные магазины, сердечные припадки, которые вовсе не припадки, горчишники в трактире, происшествие на пароходе и вдобавок ко всему — список опечаток!

Об этих фатальных бирюльках я и пытался рассуждать за ужином — мы ели опять-таки рыбный пирог, а еще жаркое из ранних грибов с постным маслом, после чего пили чай с пряниками, хороший чай, надо думать, цейлонский, не иначе как у Петра Боткина купленный, — но Владимир как-то странно отмалчивался, что же до Анны Ильиничны, так она вовсе не стала разделять с нами трапезу и ушла к себе, сославшись на головную боль. Мне показалось, что молодой Ульянов пришел к каким-то неутешительным умозаключениям в отношении Аленушки и, то ли щадя мои чувства, то ли полагая свои аттестации преждевременными, решил воздержаться от изложения своих догадок. Я же ни на секунду не допускал не то чтобы виновности моей дочери, но даже ее причастности к трагическим событиям, и главным козырем мне представлялась та самая страничка с опечатками — ведь спрятала ее Аленушка, не кто-нибудь! Вернее, козырем представлялась не сама страничка, а тот секрет, который в ней заключался.

Во время чая я напомнил Владимиру о книге «Цари биржи», из которой была вырезана таинственная страничка и которую, по его же словам, он купил весной в магазине Ильина из рук моей Аленушки.

Когда мы закончили ужин, Ульянов нашел «Царей биржи» в книжном шкафу, и я забрал сочинение Василия Немировича-Данченко в свою комнату. Наверное, Владимир был несколько удивлен тем, что я решил уединиться с этой книгой, вместо того чтобы пригласить его к совместным размышлениям. Я же не то чтобы не доверял уму моего молодого спутника — ни Боже мой, как любит выражаться кокушкинский урядник. Нет, я преклонялся пред остротою и проворством ульяновского разума, но вместе с тем страстно желал, чтобы главное в спасении моей дочери сделано было мною, отцом, а вовсе не чужим, хотя и доброжелательным молодым человеком.

Словом, уйдя к себе, оставшуюся часть вечера провел я за изучением списка опечаток. И, должен сказать, не без результатов. Довольно быстро я обнаружил, что книга издана очень неряшливо, в ней нарушена нумерация страниц, то есть сам текст не пропадает, а вот многие нумера страниц отсутствуют: после 129-й страницы сразу идет 132-я, после 215-й — 220-я, после 305-й — 310-я, а после 361-й — 370-я. Таким образом, некоторых опечаток, указанных в списке, в самом романе… просто нет! Нет слова «уканавших», вместо которого должно быть «усыпавших», нет неправильного «Soyez bienvenue», зато есть правильное «Soyez la bienvenue», но только не на 368-й странице, а на 361-й.