Четвертый Кеннеди

— С этим все ясно, — продолжил Оракул. — Теперь позволь рассказать тебе кое-что о великих людях, включая меня и Кеннеди. В конце концов они пожирают себя и свое окружение. Я, впрочем, не уверен, что твой Кеннеди — великий человек. Да, он стал президентом Соединенных Штатов. Но это не более чем фокус. Между прочим, ты знаешь, в шоу-бизнесе считается, что фокусники начисто лишены артистического таланта. — Оракул чуть склонил голову набок и теперь очень напоминал мудрую сову. — Я согласен с тем, что Кеннеди — не типичный политик. Он — идеалист, интеллигент, у него твердые моральные принципы, хотя я не уверен, что долгое сексуальное воздержание полезно для здоровья. Но все эти достоинства оборачиваются недостатками, когда речь идет о политическом величии. Человек без греха? Яхта без паруса!

— Ты не одобряешь его действий. Но какой курс избрал бы ты? — спросил Кристиан.

— Вопрос неуместный. Три года он лишь мотался из стороны в сторону, а это всегда приводит к беде. — Глаза Оракула вновь затуманились. — Надеюсь, нынешний кризис не затянется, и мой день рождения отметят в самое ближайшее время. Какая у меня была жизнь? Можно ли мне жаловаться на судьбу? Родился я в бедности, так что смог оценить богатство, нажитое с годами. С моей невзрачной внешностью я научился обольщать самых красивых женщин. На голову грех жаловаться, до сих пор работает как часы. Огромный запас энергии, до сих пор хватает. Отменное здоровье, ни одного действительно серьезного заболевания. Отличная жизнь, и такая долгая! В этом, наверное, и беда, слишком долгая. Сейчас я просто не могу смотреть на свое отражение в зеркале, а ведь я никогда не отличался красотой. — Он помолчал, потом резко добавил: — Уйди с государственной службы. Не участвуй в том, что сейчас происходит.

— Не могу, — ответил Кристиан. — Слишком поздно. — Всмотрелся в испещренную пигментными бляшками лысину, восхищаясь умом Оракула, заглянул в туманное море глаз. Доживет ли он сам до таких лет? Превратится ли в такое вот высохшее насекомое?

А Оракул без труда читал его мысли. Какая же беспечная эта молодежь, думал он, прямо-таки маленькие дети. Он видел, что совет запоздал, что его крестник уже предал себя.

Кристиан допил бренди, поднялся. Поправил плед, прикрывавший ноги Оракула, звонком вызвал сиделок. Наклонившись, прошептал Оракулу на ухо:

— Скажи мне правду об Элен Дюпрей, она же была одной из твоих протеже до того, как вышла замуж. Я знаю, что именно ты ввел ее в мир политики. Ты ее трахал или к тому времени оставил эту забаву более молодым?

Оракул покачал головой:

— Эту забаву я оставил только после девяноста лет. И позволь сказать, что настоящее одиночество начинается именно тогда, когда тебя бросает твой член. Отвечаю на твой вопрос. Я ей не приглянулся, смотреть-то особо не на что. Признаюсь, меня такое отношение разочаровало, потому что мне больше всего нравились именно такие женщины, сочетающие красоту и ум. Я не любил некрасивых и умных, очень уж они походили на меня самого. Я не мог полюбить красивых и глупых. А вот когда ум накладывался на красоту. Я просто млел от восторга. Элен Дюпрей… я знал, что она далеко пойдет, потому что ее отличала и железная воля. Я, конечно, пытался, но безрезультатно. Одна из редких моих неудач. Но мы, разумеется, остались добрыми друзьями. Это тоже талант, отказать мужчине в его сексуальных домогательствах, но остаться близким другом. Редкий талант. Вот тогда я понял, что она — очень честолюбивая женщина.

Кристиан коснулся его руки, бугристой, как шрам:

— Буду звонить и заезжать каждый день. Чтобы держать тебя в курсе.

* * *

После ухода Кристиана Оракул и не думал об отдыхе. Предстояло передать полученную от него информацию членам Сократовского клуба, игравшим ведущие роли в американском обществе. Он не считал, что своими действиями предает Кристиана, которого очень любил. Любовь всегда стояла у него на втором плане.

Он не мог бездействовать, когда его страна попала в полосу грозового фронта. Он видел свою задачу в том, чтобы привести государственный корабль в безопасную гавань. А иначе ради чего жить человеку его возраста? И, по правде говоря, он терпеть не мог легенд, связанных с именем Кеннеди. Вот и представился случай уничтожить их на веки вечные.

Наконец Оракул позволил сиделкам уложить его в постель. Элен Дюпрей он вспоминал с нежностью, но не без разочарования. Когда Элен представили ему, ей было чуть больше двадцати. Естественно, она сразу же ему приглянулась, такая молодая, умная, красивая. Он часто рассказывал Элен о власти, ее обретении, ее использовании и, что более важно, о достижении цели без включения ее механизмов. Она слушала внимательно, демонстрируя терпение, необходимое тем, кто хочет взойти на вершину политической пирамиды.