Четвертый коготь дракона

Максимов обезумел от горя, протестовал, но увы – он и сам прекрасно знал симптомы этой беспощадной болезни. Насмотрелся вдоволь и прежде, и во время своего пребывания в лагере Паскевича. Вердикт, вынесенный деревенским эскулапом, не подлежал сомнению.

Узнав об этом, владелец трактира – румын разбойного вида – переполошился и потребовал, чтобы постояльцы немедленно убирались. Пригрозил, в случае ослушания, поднять против них все село: сотню мужиков с топорами и косами. Максимов, чьи нервы были на пределе, вынул из кармана купленный по случаю в Шессбурге потрепанный, зато хорошо знакомый и удобный «Патерсон» тридцать шестого калибра, сунул дуло румыну в зубы и сказал, что разнесет ему башку к чертям собачьим, а заодно перестреляет всех, кто посмеет приблизиться к Аните. Румын уважал силу и отступил.

Анита все чаще впадала в беспамятство. Максимов снял еще одну комнату в трактире, выгнал туда Веронику, остался с больной наедине. В один из кратких промежутков просветления Анита открыла глаза, увидела его подле себя, слабо улыбнулась.

– Esto es todo, Алекс. Это все… Конец…

– Нет! – воскликнул Максимов, сжимая ее исхудавшую руку. – Нелли… такого не может быть! Я обязательно что-нибудь сделаю…

Глядя на нее, он отчетливо понимал: спасти в таком положении может только чудо. Он ждал его, призывал всей душой, всем разумом. Не важно какое, не важно откуда – только б явилось и произвело целительное действие.

Но Анита уже ничего не слышала – сознание снова ее покинуло, она металась по подушкам и повторяла в бреду:

– Шандор! Лиловые горы… заходящее солнце истекает кровью… И пусть никто меня не жалеет!.. никто…