Четыре войны морского офицера. От Русско-японской до Чакской войны

Я хотел было обратить внимание командира на это обстоятельство и наверное так и сделал бы, несмотря на категорический тон полученного приказания и на риск быть оборванным обычной фразой раздражительных начальников – «Исполняйте полученное вами приказание и не рассуждайте», – если бы мы были одни с командиром. Но присутствие молчавшего Арамиса («Он-то видит, что мне не успеть до захода солнца дойти до «Орла» и вернуться обратно», – думал я) заставило меня прикусить язык и ответить лаконическим «есть».

– Мое дело маленькое, – мелькало у меня в голове, когда я сбегал по трапу в катер, – должен делать то, что приказано.

– Отваливай, на госпитальный «Орел»! – приказал я рулевому.

Высокий, худой и жилистый строевой унтер-офицер латыш Ляос коротким крюком оттолкнул корму катера от трапа и взялся за ручки штурвала.

– Вперед! Полный! – И мы побежали в глубину бухты. На сердце у меня было неспокойно, точно в предчувствии недоброго. Проходя мимо судов эскадры, я видел у левых трапов броненосцев стоявшие уже наготове дозорные катера и с беспокойством наблюдал за огромным багровым диском солнца, быстро опускающимся к горизонту.

Лейтенант Гирс, наш второй артиллерийский офицер, без которого командир не хотел уходить в море, в день нашего прихода на Мадагаскар сильно повредил себе чем-то руку и лечился на «Орле». Он находился на палубе госпитального судна, когда я с полного хода подошел к его трапу и, еще издали завидев его высокую, сухощавую фигуру, крикнул ему:

– Скорее, Александр Владимирович, собирайтесь! Завтра утром уходим в море и командир приказал вам возвращаться на броненосец.

Сборы Гирса были очень недолги. Это был настоящий морской офицер, не привыкший копаться никогда и ни в чем. Но если бы даже на его месте был наш увалень-ревизор Бурнашев, одной моей фразы – «командир приказал» – было бы достаточно, чтобы заставить его собраться с молниеносной быстротой.

Но, увы! Как ни торопился Гирс и как ни быстро спустился ко мне в катер, я был еще у трапа «Орла», когда красный диск солнца скрылся за горизонтом, послав нам свой прощальный зеленый луч, и на кораблях медленно и торжественно спустили флаги. Возвращаясь полным ходом на броненосец, я видел, как уходили в море дозорные катера. Гирс еще не совсем оправился, и рука его, незадолго перед тем оперированная, все еще была на перевязи. Будь он уже совершенно здоровым, я предложил бы ему разделить со мною ночь в дозоре и от «Орла» пошел бы прямо в море. Но как везти его с перевязанной рукой, с повышенной, как он мне говорил, температурой, в океан, где мой катер, на котором негде было даже прилечь, всю ночь будет швырять как щепку на океанской зыби? С другой стороны, ведь я же получил точное и определенное приказание привезти Гирса на броненосец.

Эти мысли роились в моей голове, когда я полным ходом возвращался на броненосец, с беспокойством взглядывая на быстро темнеющее небо. Зная, что с заходом солнца на корабле поставлены уже сети, я шел под корму броненосца, рассчитывая высадить Гирса на балкон командирского помещения. Но не тут-то было: когда мы были уже недалеко от броненосца, я увидел вдруг бегущего по полуюту к корме вахтенного начальника. Вот он подбежал к поручням и приставил к губам рупор:

– Идите в дозор! – донесся до меня его голос.

Я вопросительно посмотрел на Гирса.

– Не обращайте, пожалуйста, внимания и идите к броненосцу, – сказал он мне сердито. По-видимому, перспектива ночного дозора ему ни с какой стороны не улыбалась. Я продолжал идти к броненосцу. Вот до него остается какой-нибудь десяток-другой сажен, я уже собираюсь стопорить машину, как на спардеке появляется маленькая фигурка командира, который быстро сбегает по трапу, ведущему на ют, и бежит к корме, воздевая руки к небу. За ним поспешает грузная фигура Арамиса. Они оба что-то кричат мне, что – я не могу разобрать, так как их заглушает голос вахтенного начальника, не перестающего кричать в рупор свое неизменное – «идите в дозор!» Наконец, я различаю иступленный, резкий крик командира – «кто вам разрешил вернуться?»… и решаю, что дело Гирса окончательно проиграно. Я уже не смотрю на него вопросительно, а решительно командую рулевому: «Лево на борт, самый полный ход, в дозор!»

Проходя вдоль юта корабля, я все еще слышу иступленное трио – командира, Арамиса и вахтенного начальника. Этот почему-то раздражал меня более всего:

– Ты-то чего кричишь теперь, мерзавец? – думал я, приветствуя, при проходе мимо, орущее начальство почтительным отданием чести и стараясь уже не слышать, что именно кричало мне трио, вполне уверенный, что ничего приятного все равно не услышу. Слава Богу, ют остался позади, и трио стихло. Прохожу вдоль моей средней батареи; сейчас пройду бак, и корабль останется у меня за кормой, тогда могут себе кричать, сколько угодно. Вдруг новые вопли.

– Это еще что такое? – мелькает в моей голове недоуменная мысль, и в следующее затем мгновение я вижу высунувшееся в огромный иллюминатор лазаретной каюты исхудавшее лицо Титова, и вслед нам несется истошный крик сумасшедшего и безумный хохот: