Четыре войны морского офицера. От Русско-японской до Чакской войны

После долгих дебатов было решено напасать ему от имени всей кают-компании письмо. Что же касается нас, мичманов, то мы, кроме того, вынесли постановление, по отбытии Шупинским своего ареста, вычеркнуть его из списка дежурящих на «Суворове» мичманов, чтобы не подвергать его риску вновь очутиться в распоряжении лейтенанта С. После бесконечных исправлений, дополнений и сокращений письмо наконец было составлено и отправлено по назначению.

Письмо это с полным правом могло бы фигурировать в ряду самых тонких дипломатических документов – я, конечно, не смог бы его процитировать по памяти, тем более после стольких лет, протекших после описываемого памятного события, но я прекрасно помню его общий смысл. В выражениях изысканно вежливых, наша кают-компания писала лейтенанту С., что офицеры эскадренного броненосца «Орел» отнюдь не собираются оспаривать незыблемость его позиции с точки зрения юридической и прав, даваемых ему Морским уставом. Но, вместе с тем, кают-компания броненосца не может отказать и себе в праве осудить моральную сторону его поступка с одним из ее членов. Требование лейтенанта С., предъявленное им на катере мичману Шупинскому, отнюдь не вызывалось необходимостью службы, будучи вызвано простым капризом с его стороны, бесполезное и даже вредное, ибо легко могло разбить карьеру молодого и блестящего офицера. Таким образом, поведение лейтенанта С. в этом грустном инциденте явно противоречит всем товарищеским традициям, установленным в Российском Императорском флоте с незапамятных времен, вне всякой зависимости от чинов и занимаемого положения. И т. д., в том же духе.

Написанное и исправленное письмо было прочтено Арамису, чтобы получить и его одобрение и благословение на его посылку по адресу, каковое, хотя и было получено в конце концов, но не без ворчания и кислых слов. Он долго колебался, прежде чем объявить свою солидарность с мерой, предпринимаемой кают-компанией в защиту одного из самых младших ее членов, потому что сильно опасался, что дело посылкой этого письма не окончится, а вернее всего вызовет новый конфликт, быть может, более серьезный, нежели первый, с мичманом Шупинским.

Как увидим дальше, Арамис был глубоко прав, но ничего не мог поделать: решение кают-компании было единодушным и непоколебимым, и его несогласие не могло бы ничего изменить, ибо его два голоса[92]

, поданные «против», утонули бы в огромном большинстве поданных «за», вызвав лишь против себя недовольство всей кают-компании. Таким образом, и Арамис, хотя и скрепя сердце, благословил нас на этот шаг, и письмо было послано.

Не прошло и двух дней после этого, как мрачные предсказания Арамиса полностью подтвердились: дежурный катер с флагманского корабля привез письмо, адресованное Арамису. Прочитав его, Арамис нахмурился как туча и, спустившись в кают-компанию, протянул его, ни слова не говоря, группе сидевших там офицеров.

Дело принимало новый оборот. В лице лейтенанта С. мы встретили серьезного и умного противника. Получив наше письмо, он понял, что борьба с целой группой офицеров будет не по силам даже любимому флаг-офицеру адмирала Рожественского, и решил направить свои удары против одного, хотя и старшего в чине, а именно – против Арамиса. Вот что он писал нашему старшему офицеру:

– Я получил оскорбительное для меня коллективное письмо г.г. офицеров эскадренного броненосца «Орел». Так как председателем кают-компании военного корабля является старший офицер, то я обращаюсь к вам, как к лицу, ответственному за коллективные выступления офицеров…

Далее, он протестовал против квалификации его поведения перед мичманом Шупинским как «каприз», объясняя и оправдывая его целью поддержания дисциплины, с еще большей категоричностью протестовал против допустимости посылки коллективных оскорбительных писем и заканчивал ультиматумом: в случае неполучения по истечении определенного срока от Арамиса, как председателя кают-компании, удовлетворительного для него извинения за себя и за кают-компанию, он почтет себя принужденным вновь просить вмешательства командующего флотом, причем делал вполне ясный намек на то, что в этом случае дело для Арамиса может окончиться довольно печально. Письмо было очень длинное и заканчивалось в меланхолическом тоне о нашем тяжелом положении вообще, о неопределенном и темном будущем эскадры и т. п.

Не будь в этом письме ясных и определенных угроз по адресу бедного Арамиса, мы бы сочли себя более чем удовлетворенными им, ибо весь тон письма показывал, что все наши удары больно ударили по цели, и сидящий «с пикой» мичман Шупинский может считать себя отмщенным. Но пока висел дамоклов меч над головой Арамиса, мы не имели права, умывши руки, почить на лаврах, так как никто из нас не сомневался в том, что лейтенант С. не ограничится одной угрозой и приведет ее в исполнение, если не получит от него удовлетворительного ответа.

Первое, что мы сделали, это постарались успокоить Арамиса.