Четыре войны морского офицера. От Русско-японской до Чакской войны

Обворожительная улыбка при этих словах сразу же исчезла с лица любезного француза, которое вдруг приняло какое-то растерянное выражение, но он быстро овладел собой и, вновь расплывшись в улыбку, проговорил:

– Весь и всецело в распоряжении Его Превосходительства.

Пока мы шли на катере на «Суворов», француз поддерживал самую непринужденную, веселую болтовню, точно мы с ним отправлялись к своим закадычным друзьям или же на веселую пирушку. Посматривая на своего веселого и жизнерадостного собеседника, я не без злорадства думал:

– Как-то ты будешь выглядеть на обратном пути…

Что же касается самого француза, если он и предчувствовал ожидающую его неприятность, то во всяком случае великолепно владел собою.

Прибыв на «Суворов», я передал моего пассажира дежурному флаг-офицеру, который повел его к адмиралу, сам же я остался на палубе в ожидании дальнейших распоряжений. Прошло томительных две-три минуты, как вдруг из открытого люка адмиральского помещения послышались крики, но какие крики! Их действительно можно было сравнить с ревом тигра. От того места, где я находился, разобрать отдельных слов было нельзя, но я сомневаюсь, что их мог разобрать в этом реве раненого тигра и сам виновник адмиральского гнева, хотя в первое время слышались иногда какие-то робкие реплики бедного француза, вызывая всякий раз новый и сильнейший взрыв криков. Впрочем, в скором времени француз замолчал совершенно и уже окончательно. На броненосце все как бы замерло, и одно время слышался лишь рев адмиральского голоса… Вдруг настежь распахнулась дверь штабной рубки, выходящей на палубу, и оттуда вылетел, как бомба, несчастный капитан парохода, но, Боже, в каком виде: красный как рак, с крупными каплями пота на лбу, с вытаращенными от ужаса глазами. За ним в дверях рубки появилась разъяренная физиономия адмирала, который, увидев меня, крикнул мне:

– Выбросите этого… (совершено непечатное слово) на берег!

Я молча поднял руку к козырьку фуражки и, указывая французу рукой на трап, у которого стоял мой катер, проговорил:

– S’il vous plait, monsieur, asseyez-vous…

Обратный путь прошел у нас в глубоком молчании. Мы уже не болтали, а мой пассажир уже не улыбался. Он, печально понурясь, сидел на кормовом сидении катера, вперив взор в кончики своих элегантных ботинок, и глубоко вздыхал…

* * *

На одном из следующих дежурств нашего парового катера на «Суворове» произошло событие, наделавшее много шуму в нашей кают-компании. Дежурным от нас офицером был на этот раз мичман Шупинский. Когда окончился срок его дежурства, он вернулся на броненосец мрачнее тучи и на мои расспросы о причине его мрачного настроения рассказал мне следующее:

– Вчера вечером получил я приказание вахтенного флаг-офицера отвезти на госпитальный «Орел» лейтенанта С. (флаг-офицер адмирала Рожественского, жертва описанной проделки «Гришки-иконоборца»). Прекрасно. Сел он в катер, и мы отвалили. Я, как всегда, стал подле рулевого. Вдруг он обращается ко мне и, указывая рукой на штурвал, говорит: «На руль, пожалуйста». В первый момент я даже не сообразил, что ему от меня нужно, и переспросил его, что ему нужно. – «Пожалуйста, – говорит, – правьте рулем». – Как тебе это понравится? Это ему захотелось, видишь ли, подкатить к трапу «Орла» как важная персона, с офицером на руле; шикнуть перед сестрами!

– Ну а ты что ему на это сказал?

– Что? А я ему просто сказал: нет, господин лейтенант, я на руль не стану. На это у меня есть рулевой. – «Тогда, – говорит, – к трапу, пожалуйста». И когда мы снова пристали к трапу «Суворова», сказал мне: «Можете быть свободны». Я вышел, а он отправился на «Орел» один.

– И прекрасно! Я бы так же поступил на твоем месте. Что же тебя так озабочивает?

– Что же ты думаешь, что он это дело так и оставит? Я уверен, что он уже подал рапорт адмиралу.

– Этого не может быть! – воскликнул я, кривя душой, так как и сам не сомневался в том же, – ведь это было бы верхом подлости!

– А вот увидишь…

И, конечно, я увидел и не позже, как в тот же вечер, когда были получены на корабле приказы командующего эскадрой. Один из этих приказов гласил:

«Мичман Шупинский с эскадренного броненосца “Орел” демонстративно проявил сегодня свою недисциплинированность, отказавшись исполнить приказание флаг-офицера моего штаба. Лишь снисходя к его молодости, не предаю его суду и ограничиваюсь на первый раз наказанием дисциплинарного порядка. Приказываю командиру названного корабля арестовать мичмана Шупинского строгим арестом…» (далее указывался срок ареста).

Это происшествие вызвало в кают-компании нашего корабля общий взрыв негодования по адресу его главного виновника – лейтенанта С. Закипели негодованием даже наши «Серафимы» – всегда тихие и невозмутимые старшие артиллерист и штурман, присоединив свои голоса и поддержав предложение молодежи не оставить этого дела так и проучить достойным образом лейтенанта С.