Четыре войны морского офицера. От Русско-японской до Чакской войны

В один из моих рейсов к транспорту, когда я подходил к нему с порожним баркасом на буксире, то еще издали, к большому моему удивлению, заметил, что на шлюпке, стоявшей у борта «Китая», вместо горы мешков с углем, сгрудилась на досках, настланных поверх банок, кучка матросов. Люди усиленно жестикулировали, что-то горячо обсуждая, видимо чем-то сильно взволнованные. Подойдя поближе, откуда мог быть слышен мой голос, я крикнул:

– В чем дело? Почему приостановили погрузку?

– Так что, Захарова убило! – ответило мне сразу несколько голосов.

– Как убило? Каким образом?

– Мешок сорвался со шкентеля и упал в аккурат на Захарова!..

Подойдя к баркасу, я прыгнул на доски, где лежало всего несколько подъемов. Команда расступилась и пропустила меня вперед. Одна из досок, служивших настилом на банках баркаса, была сломана; на дне шлюпки лежал матрос, с ног до головы покрытый угольной пылью; под ним – черная лужица, не то крови, не то воды – разобрать было нельзя, ибо все было черно от угля. Матрос еще дышал, но был без сознания.

– Чего же вы, болваны, кричали «убило», когда он дышит? – рассердился я.

– Так мы ж не говорили, что он уж помер. Опять же, все одно скоро помрет, уж больно здорово его кокнуло. Мешок сорвался аж из-под самого нока стрелы…

– Куда его ударило?

– В аккурат по голове. – Действительно, лицо Захарова было залито кровью.

– Ладно, давайте его мне на катер. Подходи, ребята, живо. Осторожно голову… Бери его за руки и за ноги…

Когда, следуя моим указаниям, матросы подняли Захарова со дна баркаса, я взял на себя оберегать его раненую голову и, поддерживая ее осторожно, пачкая руки в крови и угле, помог перенести его на паровой катер и, уложив его на дне кормового помещения, полным ходом пошел к броненосцу. Подходя к кораблю, я встал на машинный кожух и, взяв семафорные флажки, просемафорил на броненосец: «Везу тяжелораненого. Прошу доктора принять его с командирского балкона».

Еще раньше, нежели мне успели подать бакштов, на командирском балконе показался Гаврила Андреевич в сопровождении фельдшера и двух санитаров с носилками.

– Что случилось? – крикнул мне доктор. – Кто и куда ранен?

– Матрос Захаров, в голову, сорвавшимся со шкентеля мешком с углем. Он без сознания.

Хотя и пологая, но крупная зыбь сильно затрудняла операцию выгрузки раненого, тем более, что он продолжал быть в обморочном состоянии. С большим трудом, тщательно оберегая его голову от толчков, нам удалось, наконец, передать безжизненное тело незадачливого матроса на броненосец, после чего я, со вздохом облегчения и с чувством удовлетворения от сознания исполненного долга и проявленной мною распорядительности, пошел к транспорту за очередной партией угля.

В тот же вечер, в кают-компании, садясь за ужин, я обратился к Гавриле Андреевичу:

– Ну что, Гаврила Андреевич, как наш Захаров?

– Ничего-с, – ответил доктор сухо и смотря на меня злыми глазами, – благодаря вам состояние его довольно неважное и, можно даже сказать, очень неважное…

Менее всего на свете я ожидал такого ответа. Даже больше того: я уже приготовился скромно отклонить восторженный панегирик доктора по своему адресу за проявленные мной быстроту действий и распорядительность. И вдруг – я же оказываюсь в чем-то виноватым.

– Я ничего не понимаю, Гаврила Андреевич. Объясните мне, Бога ради, в чем вы считаете меня виновным? Ведь его ударило мешком в мое отсутствие, а я им тысячу раз говорил не стоять под подъемом, когда выбирают шкентель…

– Дело совсем не в том, – с сильным раздражением в голосе перебил меня доктор. – Скажите мне, пожалуйста, какой идиот сказал вам, что у Захарова ранена голова? Ну, так знайте, что голова у него цела и здорова, не считая пустяковой царапины, но зато в двух местах сломана нога. А вы его таскали за ноги, и тщательно оберегали целую голову! Объясните, пожалуйста, теперь вы мне: как это вы, таская его за ноги, не почувствовали, что одна нога у него сломана, да еще в двух местах?

– Но клянусь вам, Гаврила Андреевич, что я ни разу даже и не дотронулся до его рук и ног и поддерживал только его голову! А мои дураки, по-видимому, считали вполне нормальным, что человеческая нога может сгибаться в трех местах вместо одного!..

– А мне кажется, что обязанность офицера в таких серьезных случаях, как случай с Захаровым, не принимать на веру того, что говорят глупые и ничего не смыслящие матросы, а лично исследовать дело и сообразно с этим и поступать. Да-с. И вот теперь, когда у Захарова одна нога окажется на несколько вершков короче другой, он будет благодарить только вас и никого больше…