ЧЯП

Во-первых, время. Время, которое должно было этим летом проходить бестолково и мучительно, пройдет побыстрее.

Во-вторых, оно пройдет с пользой. Совершенно на ровном месте он узнает много нового. Пусть на первый взгляд это ненужная информация, но это лишь на первый.

Синцов уже давно понял, что информация делится на полезную и пустую, и научился автоматически отсекать одно от другого. Пустотой было заполнено все вокруг, она вываливалась из радио, подстерегала в Сети, набрасывалась разговорами приятелей в школе, пыталась вцепиться рекламными баннерами и листовками из почтового ящика, влезть эсэмэсками и рассуждениями сестры о неоправданно высоких ценах на смартфоны. Полезная информация любила тишину, пряталась в книгах, в познавательных передачах, в научно-популярных журналах, которые в приступах ностальгии покупал отец. Полезная информация была стеснительна и робка, не навязывалась в друзья и не обещала скидки.

Сама полезность информации понималась Синцовым по-своему и заключалась не в том, что она могла пригодиться лично ему, а в том, что информация эта законно помещалась в копилку опыта всего человечества. Что она возникала путем исследований, размышлений и упорного аналитического труда, а не генерировалась мусорными потоками сплетен, слухов и профанских мнений, заполнявших каждый байт сетевого трафика. Синцову нравилось заглядывать в эту копилку и чувствовать, что человечество существует не зря, что остались еще люди, остались, огонь на маяках не погас.

И вот теперь Синцов познакомился с человеком, который был живым носителем полезной информации. И не просто полезной, но еще и весьма оригинальной. Глупо было это упускать.

В-третьих, опять деньги.

– Видишь ли, Костян, история Царяпкиной – это трагическая история, – сказал тем временем Грошев. – Года три назад к нам из Москвы одна девушка приехала. Подвижница, так сказать.

– Подвижница? – не понял Синцов.

– Ну да, подвижница. Есть такие барышни, остро чувствующие несправедливость в мире. Они сами живут неплохо, однако мысль о том, что где-то на просторах России рушится культура и дети недополучают килокалорий духовности, отравляет их существование…

Грошев сделал пометку в каталоге, опустил руку за спинку дивана и достал небольшой альбомчик почти карманного формата. Синцов заметил, как в альбомчике блеснуло золото. Видимо, это были тоже запасы, только на этот раз золотые.

Грошев вставил в глаз монокль и принялся разглядывать монету, сделавшись похожим на ювелира, при этом он не забывал рассказывать:

– Поэтому эти девушки бросают свои уютненькие квартиры и по старой традиции двигают в народ, в провинцию, к нам, в малые грязи. Они покупают небольшой домик, выращивают овощи, работают в художественной школе или в школе музыкальной, они ведут кружки и секции, иногда бесплатно…

– Но это же хорошо, – возразил Синцов.

– Хорошо? Как сказать… Видишь ли, тут один изъян. Эти барышни…

Грошев поморщился.

– Ты не подумай, я сам это видел, не выдумываю и не с чужих слов. Три штуки видел. Одна барышня была поэтическая, другая дизайнерская, а третья учила художественной гимнастике. От года до трех. Поэтическая дольше всего продержалась.

– Почему? – поинтересовался Синцов.

– Очень любила Бродского. А Бродский тоже жил в глушах, печатался в районной газете, голодал, испытывал всевозможные лишения и работал на веялке. А потом Нобелевскую премию получил. Так что любительница поэзии была самой стойкой.

– А почему все-таки уехала? Замордована бытом?

– Нет, – Грошев подышал на монету, потер ее пальцами. – К быту привыкаешь быстро, это только поначалу дрова и вода кажутся ужасными, через месяц уже нет. Другое хуже.

– Деньги?

– Да нет, деньги – это как дрова, к их отсутствию тоже привыкаешь. Потом, они все небедные, квартира-то в Москве сдается.

– Тогда что?

Грошев убрал монету в альбом.

– Болото.

– Не понял?

Синцов действительно не понял.

– У нас здесь болото, – совершенно спокойно повторил Грошев. – Я здесь прожил всю жизнь, поэтому могу сказать с уверенностью – болото. Как местный я имею на это право.

– Объясни, – попросил Синцов.

И подумал, что это тоже похоже на книжку. На такую классическую, «Отцы и дети». Герои пьют чай в саду под цветущими яблонями, смотрят вдаль и рассуждают о добре, зле, о России, больше говорят, чем делают, страдают, мечтают. Никто из приятелей Синцова никогда о таких вещах не заговаривал, и это тоже было необычно – познакомиться с человеком, который не стеснялся беседовать о серьезном. Новый опыт. Синцов решил, что эта черта появилась в Грошеве от изобилия вокруг него истории. Когда погружаешься в историю, начинаешь думать по-другому и о другом, начинаешь чувствовать, как с деревянным скрипом идет мимо время.