Чингиз Айтматов

Была ли эта встреча юного Чингиза с его замужней, как и дантевская мадонна, Беатриче окутана какой-то тайной, мистическим флёром? Великий итальянец так описывал эту встречу со своей возлюбленной: «...собравшиеся сопровождали одну из благородных дам, которая в этот день вышла замуж, а по обычаю города приличествовало, чтобы она, когда впервые сядет за стол в доме новобрачного, была в окружении других дам... И как только я решился так поступить, мне показалось, что я ощущаю чудесный трепет в левой стороне груди, тотчас же распространившийся по всему телу. Тогда я прислонился к фреске, которая шла вокруг по стенам зала, чтобы скрыть своё волнение. Боясь, чтобы другие не заметили мой трепет, я поднял глаза на дам и увидел среди них Беатриче. Тогда столь сокрушены были мои духи силою, которую Амор получил, увидев меня столь близко от благороднейшей госпожи, что в живых остались лишь духи зрения... Тогда я сочинил сонет...»

(«Новая жизнь»).

У Чингиза встреча с любовью была совсем иной. Его Беатриче явилась в чистом поле, на фоне желтеющей пшеничной нивы и вечных гор. Всё было просто, как прост бывает первый каравай, испечённый из собранной в поле пшеницы, и всё было чисто, как чиста и прозрачна утренняя роса. Его Джамиля явилась в облике жизнерадостно-весёлой, никогда не унывающей, но душевно тонкой киргизской невесты в простенькой белой косынке. Только вот любила она другого, вовсе не Чингиза, а он, наивный, не знающий, что такое ревность и любовь, подросток влюбился в любовь других.

«Я всегда ждал, что она скажет мне что-то важное, объяснит, что тревожит её. Но она ничего мне не говорила. Молча клала она на мою голову к себе на колени, глядя куда-то вдаль, ерошила мои колючие волосы и нежно гладила меня по лицу дрожащими горячими пальцами. Я смотрел на неё снизу вверх, на это лицо, полное смутной тревоги и тоски, и, казалось, узнавал в ней себя. Её тоже что-то томило, что-то копилось и созревало в её душе, требуя выхода. И она страшилась этого. Она мучительно хотела и в то же время мучительно не хотела признаться в себе, что влюблена, так же, как и я не желал, чтобы она любила Данияра. Ведь в конце концов она невестка моих родителей, она жена моего брата!

Но такие мысли лишь на мгновение пронизывали меня. Я гнал их прочь. Для меня тогда истинным наслаждением было видеть её по-детски приоткрытые чуткие губы, видеть её глаза, затуманенные слезами. Как хороша, как красива она была, каким светлым одухотворением и страстью дышало её лицо! Тогда я только видел всё это, но не всё понимал. Да и теперь я часто задаю себе вопрос: может быть, любовь — это такое же вдохновение, как вдохновение художника, поэта? Глядя на Джамилю, мне хотелось убежать в степь и криком кричать, вопрошая землю и небо, что же мне делать, как мне побороть в себе эту непонятную тревогу и эту непонятную радость. И однажды я, кажется, нашёл ответ.

Мы, как обычно, ехали со станции. Уже опускалась ночь, кучками роились звёзды в небе, степь клонило ко сну, и только песня Данияра, нарушая тишину, звенела и угасала в мягкой тёмной дали. Мы с Джамилёй шли за ним.

Я был потрясён. Степь будто расцвела, всколыхнулась, раздвинула тьму, и я увидел в этой широкой степи двух влюблённых. А они не замечали меня, словно меня и не было здесь. Я шёл и смотрел, как они, позабыв обо всём на свет, вместе покачивались в такт песне.

...Мной опять овладело то самое непонятное волнение, которое всегда приходило с песнями Данияра. И вдруг мне стало ясно, чего я хочу. Я хочу нарисовать их».

Для юного Чингиза это было настоящим пришествием мадонны, любовью, всем тем, что потом его никогда не оставит. Немногие свидетели этой истории утверждают, что всё так и было: влюблённые и их побег или уход из села, похожий на изгнание Адама и Евы из Эдема. Изгнание, правда, не бесповоротное, — несколько лет спустя девушка вернулась в родное село, одна. Только это была уже не та Джамиля, которую хорошо знали. Жизнь семейная у неё не удалась. Как ни печально, после возвращения не было и того сердечного отношения к ней сельчан, какое было до ухода с любимым мужчиной. Она была отвергнута местным джамаатом, окружена если не презрением, то тайным недоброжелательством и насмешками соседок, воспринималась как падший ангел.