Чёрная кошка в оранжевых листьях

Моя бабушка Софья Николаевна привезла в Черновцы из эвакуации мою маму, своего больного мужа и маленькую котомку с вещами, где была черная чугунная сковородка и несколько серебряных фамильных ложек. Посуды не было, салфеток, скатертей, стола не было, не было ничего. Мама в самодельных картонных тапочках сидела перед перевернутым ящиком и ела кашу на воде из посуды, переделанной из ленд-лизовской консервной банки. Ела серебряной ложкой с вензелями…

* * *

В Дом детского творчества на работу пришел новый завхоз, старательный и услужливый, но очень недалекий, очень… Директор Галина Владимировна, привыкшая к тому, что все вокруг понимают ее с полуслова, с полувзгляда, велела ему проинвентаризировать имущество Дома.

Завхоз оторопел:

— А как это?

— Ну, подпишите все, как полагается… — отмахнулась Галина Владимировна.

Она имела в виду сверить со специальным журналом, надписать номера там, где их нет. Как это у нас принято, белой краской — жуткая традиция, оставшаяся с советских времен. Завхоз ходил весь день унылый и озадаченный… Наутро, когда все пришли на работу, увидели страшную картину. Везде белели надписи. Нет, это были не стыдливые циферки в интимных местах имущества Дома творчества. Нет, это были откровенные бесстыжие усердно выписанные слова. На борту полированного письменного стола чистосердечно было написано «Стiл», на боку компьютера — «компютер», на спинке стула «крiсло», на шкафу — «шафа»… Из туалета целый день доносился здоровый ликующий гогот сотрудников. Но венчали все таблички с названиями кабинетов. На двери костюмерной висела табличка «Комора», на стене холла выписанное под трафарет ярко белело слово «IСТЄБЮЛЬ».

* * *

Вчера чествовали всяких учителей.

Одна из них, ненавистная мне Т.Т., вымогательница, взяточница, ну такой уже нечеловеческий экземпляр, что духу не хватает здесь все описывать, чтобы не испортилось настроение…

Она шла такая широкая, на очень коротких крепких ногах, нахмуренная, суровая, угрюмая, изнуренная любовью к детям, гребла тяжелой поступью и ритмично колыхала щеками, бюстом и тяжелыми руками, звеня в такт медалями и значками на пиджаке…

Чистый породистый бассет на выставке собак…

* * *

Посидела на большом концерте в летнем театре. Был он посвящен первому упоминанию города в летописях.

В программе танцевальные и музыкальные этнографические группы, яркие такие, живописные костюмы… Всякие танцы — гуцульские, украинские, молдавские, румынские… Вышел еврейский оркестр. Играли все: вариации такие изумительные — еврейские мелодии переходили в молдавские, гуцульские… Целая философия и история еврейского народа на Буковине… Последней они врезали такую сырбу, в таком темпе и так виртуозно… Артистичные все — сам руководитель Лев Клейман, довольно тучный в черном костюме, легко подпрыгивал, хватался то за бубен, то за маракасы, сиял лицом, чуть не хохотал…

Немецкий ансамбль вокальный промаршировал в аккуратных фартучках… Открывали рты, что-то пели, никто не слышал, что именно… Но сами они страшно радовались и дружно танцевали руками…

Румыны — бойкий народ. Пока одни танцуют на сцене, другие в кулисах выплясывают, хватая в партнерши представителей других национальных ансамблей… Горячие парни… Орут из-за кулис оглушительно в такт, визжат и ойкают, кричат какие-то рифмованные строчки на румынском.

* * *

Зав. отделом культуры С., пьяный, в пижаме, выгуливал на шлейке своего сиамского кота с недовольной брезгливой мордой. Кот с надеждой поглядывал на С.: «Слышь, хозяин, может ныранем в подвал на пару минут, там кошечки… Или на чердак…»

С. (строго):

— Папа сказал: «Нельзя!»

И волок его на шлейке к магазину «Пиво Чернигивське».

МУЛЬТФИЛЬМ «РОЖДЕСТВО»

Сначала там шло интервью создателя фильма Миши Алдашина. И вот он рассказывает, как он этот фильм делал, рассказывает о своем провинциальном городке, где он родился, о друзьях, о жизни. А руки его, Алдашина, как будто свою собственную жизнь живут, как будто у каждой руки отдельная душа. И я не могла оторвать взгляда от этих рук, да…

А мультик этот на такой грани, чтобы и не в ересь, и не в одержимость, и не в яростную религиозность, и чтоб не плоско было, чтобы искрилось и живое, и чтоб всем — взрослым, детям, взрослым детям… Все же это мультик…

*

Мария такая, хочется ее назвать Машей или еще как-нибудь… Такая девочка, где-то в Крыму или где, развешивает мокрое белье… Солнце… Рыжий спокойный прогретый денек. И вдруг Ангел легонько — топ-топ. Такой трудяга, ему потом столько пришлось всего организовать… А крылья у него за спиной — как руки Алдашина, живут себе сами. И этот Ангел говорит Маше, нет, он шепчет Маше на ушко (мы не слышим, там все без единого слова, мы просто догадываемся):

— Маша… — шепчет он, — это… (…Ну и дальше шепчет.)

А Маша (смущенно): «Кто?! Я?!»

А наш Ангел: «Ну?! А кто?!»