С одной стороны, ну чего от них ждать — джентльмены только в кино гоняются за огромной фантастической псиной, курят трубку, играют на скрипке и говорят скрипучим сухим голосом: «Элементарно, Ватсон».
А с другой стороны, я за них порадовалась — такие муравьи, сейчас будут красоту во дворе наводить.
И у меня однажды один работал. Миша… Ну такой лентяй на редкость был. И все время подходил к зеркалу в прихожей, брал с полки щетку, которой мы Чака причесываем, и причесывался, причесывался, тщательно, с огромной любовью глядя на свое причесанное отражение. Он тоже что-то с трубами делал у меня во дворе, уже забыла, что.
Иногда забегаю в итальянскую кофейню, туда приходят ну не подруги, а так — приятельницы. Кофейня очень стильная, «Лавацца». Там только разный кофе, всякие напитки на основе кофе и разный-преразный чай. Там к кофе не подают ничего. Как в Италии. Я им даже предложила написать для недоумевающих посетителей: «Приносить с собой и «разъедать» принесенные десерты строго запрещено». Словом, там только пьют. Кофе и чай.
И как-то была я там с приятельницей одной по имени Люба, я пила кофе со сливками и шоколадной крошкой из большой чашки, а она, Люба, — ароматный цветочный чай. Там вообще чаев очень много. Стоят стеклянные фигурные колбы с разными красивыми чаями. Нина — хозяйка кофейни, — она вообще специалист по чаю, в Италии училась ресторанному делу. И вот я расплачиваюсь и кладу в кожаную с тиснением папочку деньги. Нина забирает папочку, пытается мне вернуть какие-то деньги. (Она мамина ученица и все время мне говорит: «Гончаровым — скидка, скидка». А я ей говорю: «Ниночка, какая скидка, это же вам НА ЧАЙ!!!»)
И Люба — приятельница моя, которая чайник вкусного чаю только что выдула, — сидит с круглым животом, отдувается, говорит, мол, а ты уверена, что Нине надо именно НА ЧАЙ?!
Так вот, из-за карантина кофейня закрыта, а хочется там посидеть. Ну, то есть надеть каблучки, блузку, причесаться. Сидеть там, сплетничать, Нина подходит, присаживается, все новости знает, и потом еще можно глазки строить соседним столикам. Там обычно бывают женские собрания с повесткой дня «Все мужчины — сво…». Только одна я сижу и помалкиваю, и не участвую в прениях. А муж Нины Эдик работает на «Скорой помощи», и это его Чак не выпустил как-то. И мы сидели с ним на диване, с Эдиком, ждали К. А водитель «Скорой» сигналил под окном и не мог понять, почему фельдшер не идет, какой ему интерес сидеть с дамой на седьмом месяце беременности. И Эдик кричал в форточку, что его собака не выпускает, а мне нельзя вставать. И водитель хлопал руками по коленям, сгибался пополам и реготал как идиот.
Слушай, вчера днем включила телик у Линочки в комнате — хотела Андрея «прислать». А там какое-то кино, где дяденька кидается на тетеньку и начинает ее раздева-а-а-ать… прямо… на… столе. И она его раздева-а-а-а-ает. И знаешь что? Видно, КАК! ИМ! СКУЧНО! Ноги она закинула на его бедра. Ноги в узких джинсах. И он вроде ее обнимает, но как-то лениво, и все это похоже на вялый акробатический этюд. И ощущение, что их заставили. Уговорили. А они не умеют это. Им не хочется совсем. И НИКОГДА это не делали. И она сидела бы себе в прачечной, кокетничала с военными. (Военные чистят свои кители в прачечной.) А он бы гонял машины из Германии. И тут их такое заставили… И мамам, наверное, их будет потом стыдно. И бабушка будет скрывать, что это ее внучка.
Перечитывала с детства любимую книгу «Длинноногий папочка» Вебстер. Она вспоминает там письма Стивенсона:
В СИМФЕРОПОЛЕ…
В «Детском мире» выбрали для Андрея костюм-тройку. Костюм для маленького джентльмена. Брюки с высоким поясом, жилет, сорочечка с бабочкой. Все цвета топленого молока в легкую серую полоску, элегантный, просто безумно. Дорогущий… И отойти невозможно… И девочка-консультант за нас взялась. Заговорила-запела:
— Какой безупречный крой, видите? По косой, аккуратно, смотрите, ткань в елочку, как выкроено! Ах, какая линия плеча элегантная на рубашечке!
(Я тут же представила нашего Андрея в этом вот практически полутоксидо для денди, как он гоняется по площади с нашей собакой, обнимает ее, падает в лужу, на коленях ползает по ступенькам памятников, подлазит под скамейки, валяется на клумбе, а потом в порыве вдохновения, забывшись, щедро писает в эти вот элегантные брючки…)