Чёрная сотня

Крупному промышленному производству крайне правые предпочитали народные промыслы, ремесленные мастерские, небольшие частновладельческие предприятия: «Для народного труда выгоднее десять мелких фабрик, чем одна большая, так как десять фабрик будут доставлять больше заработков и чернорабочим, и образованным людям»⁷⁹. Черносотенцы обрушились на капиталистические монополии. Монархические газеты требовали «объявление всех существующих синдикатов и трестов и «соглашений» «Продамет», «Про-дуголь», «Кровля* и прочие вне закона...*

⁸⁰. Раздавались призывы судить фабрикантов за создание монополий точно так же, как рабочих за политические стачки.

Противоречивость позиции крайне правых заключалась в том, что они намеревались обуздать монополию капитала посредством монополии государства. Черносотенцы не думали о расширении государственного сектора. Напротив, они предлагали передать часть казенных земель крестьянам. Но государственное регулирование, в том числе ограничительные меры, с их точки зрения, следовало применять гораздо активнее. Частнопредпринимательскую инициативу надлежало поставить под контроль прежде всего в сельскохозяйственной сфере: ликвидировать частные земельные банки и передать их операции общегосударственному земельному банку, гарантировать экономическую стабильность крестьянских хозяйств и т. д.

В России государственная власть считалась всесильной. Так думал, например, М.Н. Катков. Однако ни один из представителей охранительного направления в XIX в. не предлагал такого широкого государственного вмешательства, как черносотенцы в начале XX в. По сути, правительство должно было в законодательном порядке отменить свободную конкуренцию, произвольно закрыв двери перед одними предпринимателями и широко распахнув их перед другими, — и все это по выбору и указанию патриотических сил. Характерно, что государственное регулирование не должно было распространяться на социальную сферу. Программы монархических союзов ограничивались неопределенными фразами о «неустанном попечении о благе народа». Черносотенная утопия никоим образом не походила на социализм, который трактовался как антихристианское учение. Вообще, идеологи черносотенства считали, что Царствие Божие принадлежит небу и его невозможно осуществить на земле. Они пророчествовали, что мечты о создании нового общества кончатся так же, как попытка построить Вавилонскую башню.

Крайне правые отвергали материалистическое понимание истории. И.Г. Айвазов, обратившись к «Нищете философии» и «Капиталу», писал: «У Маркса все вверх дном: «образ жизни определяет совесть человека», а не наоборот: не совесть человека определяет его образ жизни. В принципах морали, права, религии и т. д. он видит не «вечные истины», а «исторические категории», превращение которых зависит от изменений в экономическом строе»⁸¹

. Ложность марксизма была аксиомой для черносотенцев. С одной стороны, они намеренно уклонялись от споров, с другой — у крайне правых просто не было теоретиков, способных понять марксистское учение. Единственным исключением был Л.А. Тихомиров, народоволец, превратившийся в монархиста. Хотя сам ЛА Тихомиров не являлся членом какой-либо правой организации, его сочинения пользовались большим спросом в черносотенной среде. Идеолог монархизма признавал закономерность возникновения социализма как протеста против безжалостной капиталистической эксплуатации. Он был готов признать возвышенный характер утопического социализма. Однако развитие социализма от утопии к науке вызывало у него негативную оценку. Социализм «становился все более грубо материалистическим, все более забывал идею общечеловеческую и проникался идеей классовой, все свои оценки и стремления стал мерить с точки зрения того, выгодно это или невыгодно для пролетариата»⁸²

.

Совершенно неприемлемой перспективой для крайне правых были марксистские лозунги экспроприации капиталов и установления социалистического строя. «Христианин добровольно отдает свое, а социалист насильно берет чужое», — негодовал протоиерей И.И. Восторгов⁸³. ЛА Тихомиров подчеркивал, что существовавшие до сих пор фаланстеры и коммунистические общины потерпели крах. То же самое, по его мнению, произойдет и в случае установления во всем мире диктатуры пролетариата. «Последователям Фурье, Оуэна или Луи Блана легко было при первом же разочаровании уйти в «старый строй», чтобы жить там на своей воле и зарабатывать втрое больше. Если же повсеместная «диктатура пролетариата» все захватит в свои руки и принудительно заключит человечество в рамки социалистического строя, то уходить будет некуда. Однако такая безвыходность положения не спасет социалистическое общество от внутреннего банкротства и нищеты»⁸⁴.