Чёрный прах

Он разбудил меня снова, скорее от боли, которая спиралью выходила из моего света, и от этого я задавалась вопросом, не разбудила ли его эта боль. Затем его рот очутился на мне, пока я лежала лицом вниз на постели, его свет притягивал меня, руки массировали мою поясницу, пока он приподнимал мои бедра. Он издал низкий стон, когда мой свет раскрылся.

Это снова происходило без проблем. Было легко открыться ему.

Меня пугало то, каким лёгким это стало.

Он скользнул выше, на меня, обвивая рукой мою талию и прижимая меня под себя.

Его свет потянул сильнее, прося меня, и я повернула голову, поднимая на него взгляд. Посмотрев мне в глаза, он издал низкий стон, свободной рукой массируя мою шею и прижимаясь членом ко мне сзади.

— Скажи, что мне можно, — произнёс он тяжёлым, грубоватым голосом, которым он говорил всю ночь. Мои веки опустились, когда я узнала этот тон, и боль пронзила низ моего живота. — Я знаю, у тебя все ещё побаливает. У меня тоже болит, но мне похер. Скажи мне, Мири. Скажи, что мне можно.

Он убрал руку из-под меня, обхватив ладонью моё бедро. Он всю ночь меня лапал. Он хватал меня за талию, за задницу, за бедро, прижимая меня к себе с властностью, от которой у меня перехватывало дыхание и становилось тяжело думать.

— Я знаю, что у тебя побаливает, — он издал полу-стон. — Я чувствую, что у тебя побаливает… скажи мне, что ты все равно хочешь. Скажи, что мне можно. Бл*дь, скажи мне, Мири.

Это был Блэковский вопрос, который никогда не звучал как полноценный вопрос.

Теперь я могла его видеть.

Полагаю, наверное, именно так я поняла, что наступило утро, что ночь по-настоящему закончилась. Даже через плотные шторы, висевшие на окнах, в дырочки и просветы просачивалось достаточно солнца, его свет пятнами покрывал стену за окнами, и я видела все его тело.

Я видела его лицо, его высокие скулы, его утреннюю щетину, его губы, его золотые пятнистые радужки. Эти миндалевидные глаза светились, эти кошачьи глаза, которые никогда не казались мне полностью человеческими. Его черные волосы свисали до бровей, выражение лица ожесточилось. Мой взгляд пробежался по его груди, ниже по этой нереальной симметрии, мускулам его рук и живота.

— Я хочу, — выдавила я, и моё сердце уже гулко билось в груди. — Я хочу, чтобы ты это сделал, — поправилась я, все сильнее теряясь в его свете и стараясь подобрать слова. — Сделай это, Блэк… пожалуйста.

Крепче стиснув мою шею, он скользнул в меня сзади.

Я застонала.

Обернувшись в ответ на его молчание, я увидела, как напрягся его подбородок, а лицо оставалось ожесточённым.

Возобновив свою хватку на мне, он вдолбился в меня, из его света исходила жестокость, от которой я ещё сильнее раскрылась для него. Когда я издала очередной невольный звук, он опустил на меня свой вес, скользнув вбок, чтобы поцеловать меня в губы, как только он очутился достаточно близко. Я чувствовала, как он говорит мне, что нам надо быть тише, что мы не можем издавать много шума, что он слышал, как встал Мэнни, и что нам надо вести себя тихо.

Я почувствовала, что его слова разозлили меня, затем смутили.

Я почувствовала за этим иррациональность.

Он сказал мне вместо этого говорить с ним в своём сознании.

Он тянул мой свет, прося говорить с ним в моем сознании, умоляя меня об этом.

Его свет вспыхнул в то же мгновение, как я заговорила.

Я орала на него. Я говорила ему прекратить сдерживаться, прекратить притворяться, будто ему есть дело до того, что подумает Мэнни. Я сказала ему оттрахать меня, или я заставлю его остановиться. Я сказала ему оттрахать меня, или я уйду. Ничто из этого не имело смысла. Говоря почти все это, я притягивала его, использовала свой свет, чтобы притянуть его ко мне, попытаться заставить его сделать то, чего мне хотелось.

Было адски больно. Все адски болело.

— Gaos… — он стиснул зубы, затем ахнул, сжимая мою шею, протягивая руку, чтобы схватить мои волосы, и теряя контроль над собственным светом. — Gaos… Мири.

Раскрыв свой свет ещё сильнее, он снова вдолбился в меня, затем заставил себя замедлиться, вкладывая в каждый толчок намерение. Сама нарочитость, медлительность его движений, и то количество света, что он вливал в меня, пока трахал, вдавливая в матрас — все это погрузило меня в какой-то мысленный туман.

Это также сильнее разозлило меня.

Он нарочно не делал того, о чем я просила. Он нарочно играл с моим светом, с моим телом, пытаясь заставить меня утратить контроль.

Я старалась не шуметь, пока он продолжал. Однако теперь он прислушивался ко мне, отвечая на побуждения моего света, начиная двигаться жёстче, затем быстрее и жёстче, затем жёстче и быстрее.

Я чувствовала, как он хочет поговорить со мной.