Чистые сердцем

Она будто окаменела, ее руки намертво сцепились вместе, мышцы ее рта, шеи, лица были парализованы. «Вот каково это, пережить удар, – подумала она, – когда ты точно знаешь и понимаешь, что ты хочешь сказать, но не можешь ни говорить, ни двигаться. И вынужден ждать, пока кто-нибудь тебе поможет. Поднимет тебя. Поговорит с тобой. Покормит тебя. Разденет тебя. Как было с ней».

Часы пробили четверть часа. Она подумала о том, какой же приятный у них звон. Нежный. Комната наполнилась тихим гулом, словно кто-то тронул невидимые провода. Это был красивый звук.

У нее во рту появился кислый вкус. В горле образовался сгусток желеобразной масляной субстанции, застрявший прямо посередине, который она не могла ни проглотить, ни вытолкнуть.

Ричард Серрэйлер отхлебнул еще чая. Его воротник сбился сзади. Сегодня он был в своей масонской ложе, где они играли в свои глупые игры с переодеваниями и никто никогда не смеялся, по крайней мере, так она всегда думала, потому что, если бы они были в состоянии смеяться, они бы взглянули на себя со стороны и хохотали бы потом до потери сознания. Он пытался убедить Криса и Саймона внести свои имена в список. Они только рассмеялись – оба, – причем в голос. Она сомневалась, что масонство теперь долго протянет.

Несколько внезапно гул в комнате прекратился, и комок у нее в горле рассосался. Она почувствовала себя совершенно спокойно.

– Мне нужно тебе кое-что сказать, – произнесла Мэриэл.

Он не ответил, но остановил на ней свой внимательный взгляд.

– Что ты думаешь о Марте теперь?

Он поставил свою чашку.

– Что я о ней думаю?

– Ты же думаешь о ней?

– А ты?

– О да.

– И что ты думаешь?

Она не хотела позволять ему встать на позицию допрашивающего, но он перевернул ситуацию, и теперь она вынуждена была отвечать. Она не была удивлена.

– Я думаю… Что двадцать шесть лет были слишком долгим сроком для того, чтобы позволять всему оставаться как есть.

– Для нас?

– Для нас. Для всех нас. Но для нее в первую очередь.

– Откуда ты можешь это знать?

– Не могу. Никто не может. Но бремя существования… даже несознательного… для нее, вероятно, было невыносимо тяжким.

– Теперь мы этого никогда не узнаем.

– Нет.

– Когда ты спросила меня, что я думаю…

– Наверное, я имела в виду… чувствуешь. Что ты чувствуешь.

Он сидел, уставившись на чашку и молочник на низком столике перед собой, наклонив голову и зажав сцепленные пальцы между коленей. Она попыталась вспомнить, как он выглядел, когда был возраста Саймона… и даже младше, чем Саймон, но физически они настолько сильно различались, не считая пренебрежительного жеста, который они оба использовали, и еще того, как они оба были склонны закрываться от окружающих, что это было сложно. Они оба были привлекательными – а Саймон до сих пор оставался таким.

А Ричард? Был ли он привлекательным теперь? Его лицо так долго носило маску сарказма и недовольства, что изменилось до неузнаваемости. Был ли он когда-нибудь нежен? С Мартой. Да, и с Кэт, когда она была маленькой. Но с мальчиками – никогда, и особенно с Саймоном.

– Я чувствую невыносимую боль, – сказал Ричард Серрэйлер. – А еще я испытываю сожаление и горькое, горчайшее чувство беспомощности. Что мы вообще делаем? – Он поднял голову, и она увидела, что в его глазах сверкали слезы. – Что мы делаем, с этой своей медициной и своим неумолимым желанием поддерживать и продлевать жизнь любой ценой? Почему мы настаиваем на том, что абсолютно любая жизнь, любой вздох и проблеск сознания – это нечто единственное и неповторимое, за это стоит бороться? Почему мы не можем отпускать пожилых тогда, когда приходит их время? Как мы называли пневмонию, когда учились? Подружка старика. Но не сейчас. Сейчас так уже не говорят. А ее подружкой пневмония должна была стать уже много лет назад.

«Остановись, – сказала она себе, – остановись сейчас. Уведи разговор в другое русло или вообще переведи тему, встань, выйди из комнаты, иди спать. Не нужно этого делать. Остановись сейчас. Тебе нужно нести это бремя в одиночку. Ты не можешь так поступить».

– Есть кое-что, о чем я должна тебе рассказать, – сказала она.

Тишина в комнате была настолько абсолютной, что она подумала, не перестали ли они оба дышать. Ричард ждал. Прошла, казалось, сотня лет.

– Дерек Викс считает, что последняя легочная инфекция и пневмония обострили врожденную сердечную недостаточность, – наконец сказала она. – Он назвал недостаточность работы сердца причиной смерти. – Она сделала паузу. Ничего. Он никак не отреагировал. – Это, конечно, правда. Это я заставила ее сердце остановиться. Я убила ее.

Она хотела, чтобы он помог ей, но знала, что он не станет этого делать, что она должна в одиночку дойти до конца и что она должна рассказать ему все, чтобы не осталось ни одной детали, о которой он бы не знал. У нее в горле пересохло, но она не могла позволить себе пошевелиться, чтобы налить воды, пока все не закончится.