Читающая по цветам

Жилищем Рэннока Хэмилтона были съемные комнаты на верхнем этаже таверны в Каугейте; от Хай-стрит к ней надо было спускаться по крутому южному склону. Он продолжал сжимать мою руку выше локтя, но я не сопротивлялась. Единственное, что мне оставалось, это держаться за обломки своего достоинства. Я молилась – почему мне вдруг припомнилась ночь, когда умерла Мария де Гиз, та ночь, когда мы все шептали прекрасные латинские молитвы? В ту ночь она со своим последним вздохом доверила мне серебряный ларец. Эта ночь изменила все в моей жизни и в конце концов привела меня сюда, на эту улицу; я шла по ней рядом с Рэнноком Хэмилтоном, моим мужем, человеком, которого я ненавидела и боялась. Пастор в церкви Святого Джайлса читал свои молитвы по-шотландски, а не по-латыни. То были протестантские молитвы. Мне не приходилось ждать помощи ни от католиков, ни от реформатов; и, идя по улицам Эдинбурга, я мысленно молилась Зеленой Даме Грэнмьюара.

«Помоги мне, Зеленая Дама, помоги.

Помоги мне стерпеть все и не сломаться.

Помоги мне забыть то, что мне вообще не следовало вспоминать».

Мы дошли до таверны и начали подниматься на верхний этаж. На первом этаже на нас уставились несколько пьяниц, опохмеляющихся с утра пораньше. Мой новоиспеченный муж втолкнул меня в свои комнаты, потом вошел сам, запер за собою дверь и положил ключ в кошель, висящий у него на поясе.

– Вот так-то, – сказал он.

Я прошла через комнату и подошла к окну. Оно выходило на крошечный садик, разбитый у стены конюшни. В саду росли целебные и съедобные травы, ряд ягодных кустов, немного цветов и одно-единственное чахлое дерево – груша. Цветки груши символизировали разлуку и одиночество, но когда я мысленно обратилась к ним, то ничего не почувствовала, не услышала их голосов. Окно выходило на восток, в сторону Холируда, и сейчас как раз всходило солнце. Интересно, что сейчас делает королева? И что делает Нико, где он?

«Ринетт, прости меня».

Почему он это сказал? Что имел в виду?

Je t’aime, ma mie.

Тяжелые руки опустились мне на плечи и развернули кругом, не то чтобы грубо, а просто жестко и властно.

– Больше никогда, – сказал Рэннок Хэмилтон, – не смей поворачиваться ко мне спиной, когда я с тобой говорю. Ты поняла?

Мои губы все еще болели от его удара, я чувствовала, что они распухли. Я закрыла свой разум от всех мыслей о Нико и четко сказала:

– Я поняла.

– Хорошо. – Он сдернул с моей головы чепец. Мои волосы были заплетены в косы и заколоты шпильками. Он бросил чепец на пол. – Распусти волосы. Потом сними с себя всю одежду. И делай это медленно.

Я посмотрела на него, и меня снова поразили опрятность и чистота его одежды, его чистоплотность. Он явно намеревался возвыситься, этот Рэннок Хэмилтон, рассчитывал и впредь водить компанию с Роутсом и Морэем и даже с королевой. Я видела его узкие темные глазки, глубокую складку между бровей, мстительное самодовольство его ухмылки.

– Мне бы хотелось умыться, – сказала я.

Он засмеялся.

– Умоешься потом. А сейчас молча распусти волосы и разденься.

Холодными руками я вынула шпильки из волос и положила их на стол, потом начала расплетать косы. Все это время я думала о том, как бы сбежать, о путях спасения. Но сбежать, спастись было невозможно. Дверь была заперта, а окно забрано решеткой из ромбов шириной в мою руку.

Не переставая наблюдать за мною, Рэннок Хэмилтон расстегнул пряжку своего пояса и, сняв его, отложил в сторону кинжал и шпагу. Затем начал расстегивать камзол. Дыхание его участилось.

– Снимай все, – сказал он. – Плащ, платье, все.

Я расстегнула крючки плаща, сняла его с плеч и начала складывать.

– Брось его на пол. – Он скинул камзол и принялся расшнуровывать рейтузы.

– Мастер Хэмилтон, – сказала я. Я не могла заставить себя произнести его имя. – Сейчас утро. Комнату заливает солнце. Нельзя ли хотя бы задернуть занавеску?

– Нет. Мне нравится смотреть на тебя при свете. Если бы я мог, я взял бы тебя прямо посреди Хай-стрит, у всех на глазах. Сию же минуту брось этот чертов плащ на пол и сними платье, не то я его с тебя срежу.

Я уронила плащ на пол.

– Вы хотите опозорить меня, – сказала я.

– Я мечтал об этом с того самого дня в часовне на твоей забытой Богом скале. В тот день ты, Марина Лесли, опозорила меня перед моими людьми.

– Стало быть, вы этого не отрицаете.

– С чего бы мне это отрицать? Да я готов хоть с крыш кричать на весь город – эта женщина посмела угрожать мне своей языческой богиней, и я заставлю ее поплатиться за это. Теперь она принадлежит мне, и я поставлю ее на колени, она у меня будет плакать и умолять.

– Может, я и заплачу, – сказала я. – Но я никогда не стану умолять.

– Это ты сейчас так говоришь. Сымай платье, жена.

Моя амазонка состояла из двух частей – короткого облегающего жакета с привязанными к нему рукавами и отдельной юбки. Жакет застегивался спереди – застежка состояла из отделанных декоративным шнуром петель и резных пуговиц из слоновой кости. Я начала расстегиваться. Сопротивление было бесполезно, к тому же если он изрежет мою амазонку на куски, то в чем я завтра выйду из комнаты?

Если я вообще из нее выйду.