Читающая по цветам

– Он приезжал в Эдинбург, когда королева возвратилась из Франции?

– Мы тогда все сюда поехали, хозяйка, – и хозяин, и мой папаня, и я. Граф Роутс велел всем своим людям ехать, а мы, стало быть, все люди графа, вот и поехали. – Он явно был рад возможности с кем-нибудь поболтать, и я молча слушала, желая разузнать побольше. – В прошлом годе мой папаня помер, но он всегда говорил, как он, значит, рад, что молодая королева воротилась домой. Он так и не отошел от старой религии, хотя граф Роутс перешел в протестантскую веру, и хозяин тоже.

– Стало быть, вы видели королеву в самый первый день ее приезда? Видели, как она из Лита приехала во дворец Холируд?

– Нет, хозяйка, чего не видели, того не видели. Мы на несколько дней припозднились. Но хозяин стоял рядом с графом, когда она въехала в город уже со всеми церемониями, притворившись, что это вроде бы в первый раз, тогда, когда пятьдесят горожан переоделись маврами, а из водосточных труб на Рыночном кресте текло вино. Я в тот день стоял прямо за ними, стало быть, за графом и хозяином.

– Выходит, в первую ночь, которую королева провела в Эдинбурге, твоего хозяина здесь не было?

– Не, хозяйка, в тот день мы еще были в Кинмилле.

Значит, Рэннок Хэмилтон не убивал Александра. В каком-то смысле я была этому рада, но в то же время почти разочарована. Если бы он оказался убийцей Александра, я бы нашла способ прикончить его и снова стать свободной. От ледяного холода этой мысли моя совесть чуть заметно вздрогнула. Но я от нее отмахнулась. Я более не нуждалась в такой роскоши, как совесть.

– Спасибо, Джилл, – сказала я. – Я еще приду поболтать с тобой, если разрешит хозяин.

– Он не так уж плох, мистрис, если только ему не перечить.

Я почувствовала, что краснею, и еще больше натянула капюшон плаща на лицо. Есть ли на нем заметные синяки? У меня не было зеркала, а спрашивать, есть ли они, я не стану.

– До свидания, Джилл.

– До свидания, хозяйка.

Я, хромая, вошла в сад. Над остроконечными крышами высоких, узких домов всходило солнце, апрельское небо было синим и безоблачным. Мне придется возвратиться наверх, в эту ужасную комнату – о, Зеленая Дама, помоги мне – мне придется теперь жить в этих комнатах над таверной, вдали от королевы и двора, в обществе только одного человека – Рэннока Хэмилтона, но я смогу украдкой, на несколько минут, приходить в этот крошечный сад, чтобы поговорить с цветами, с лекарственными травами, с грушевым деревом.

Я дотронулась до дерева. Его кора была шершавой, чешуйчатой – стало быть, это старое дерево. Оно только что зацвело. Мне хотелось знать, что оно скажет – пристанут ли ко мне разлука и одиночество, которые символизировал грушевый цвет, навсегда, до конца моих дней?

Но грушевое дерево молчало. Я могла трогать его, могла ощущать сладковатый, слегка отдающий мускусом запах его цветков, но это было… всего лишь дерево. Оно не говорило со мной.

Я подошла к лекарственным травам. Здесь росли мята и штокроза, рапунцель и розмарин, шалфей и тимьян, посаженные, как в крестьянском огороде, вместе с маргаритками, гвоздикам и цветами водосбора. Я нагнулась – как же болели мои мышцы, мне казалось, все мое тело было один сплошной кровоподтек – и провела рукою по листьям, высвобождая их запахи. Сладкие, пряные, отдающие фруктами, смолистые. На ощупь одни были бархатистыми, другие сочными и жесткими, третьи колючими, четвертые гладкими. И все. Передо мною были просто растения.

Несколько мгновений я проплакала, одна-одинешенька в крошечном дворе на задворках убогой таверны в Каугейте. Я отчаянно тосковала по Грэнмьюару и морю и моим садам, по Майри и тетушке Мар, по Сейли и Лилид, и – если быть до конца честной, унизительно честной – по Никола де Клераку, который спас меня той ночью на Хай-стрит, который помогал мне в поисках убийцы Александра, который по секрету рассказал мне, как его мать насильно выдали замуж, который прошептал мне “Je t’aime, ma mie”, а потом покинул меня, отдав на растерзание Рэнноку Хэмилтону по приказу королевы. Мне хотелось вдоволь выплакаться в его объятиях. Мне хотелось убить его.

«Прости меня, Ринетт».

На одно слепящее, кроваво-красное мгновение мне захотелось убить их всех.

К счастью, это мгновение прошло. По крайней мере, оно выжгло слезы в моих глазах.

Довольно плакать.

Теперь мне надо было сохранять холодный рассудок и думать и планировать.

Первое. Глупо и опасно замышлять убийство Рэннока Хэмилтона, что бы он со мной ни сделал. Я не хотела, чтобы меня повесили перед городской тюрьмой, так что покамест он был хозяином положения. Что ж, я сделаю вид, что покорилась, и стану ждать, пока колесо Фортуны не повернется. Потому что рано или поздно оно повернется. И, возможно, я даже смогу отыскать средство, чтобы подтолкнуть его.