Чосер

Когда-то в течение этого же периода он начал работу над переводом трактата папы Иннокентия III “De miseria condicionis humane” (“О несчастной участи человеческой”), известного также под другим названием “De contempt mundi” (“О презрении к миру”). Чосер название переиначил: “О жалкой судьбе, уготованной роду людскому” (“Of the Wreched Engendrynge of Mankynde”), что само по себе способно дать нам ключ к болезненному и полному покаянных настроений содержанию произведения. Хотя сам перевод не сохранился, но тот факт, что поэт скрупулезно, слово за слово, вникал в текст, усваивая его и насыщая им свой внутренний мир, уже показателен. Благочестивое и скорбное повествование должно было отвечать собственным его чувствам. И это лучший ответ тем, кто полагает, будто “Рассказ Священника” слишком мрачен для того, чтоб являться хорошей концовкой “Кентерберийских рассказов”. Напротив, Чосер мог расценивать его как самое удачное завершение своей карикатуры на зло и несовершенство нашего мира. Веселость Чосера всегда таит в себе мрачность, как и у многих художников, комизм его питается, в частности, меланхолией и склонностью к крайне мрачным настроениям.

Однако основные усилия Чосера в этот период были направлены на другую поэму. Успех “Троила и Хризеиды”, по-видимому, позволил ему решиться на новое масштабное полотно, написанное, впрочем, совершенно в иной манере, – “Легенду о Добрых женах”.

Эта куртуазная поэма посвящена королеве Анне и, возможно, создана по ее заказу. Тема произведения – воспеть женщин, погибших от любви или преданных любовью, в центре – судьбы Дидоны, Филомелы и Клеопатры среди прочих скорбных биографий жертв любовной страсти. Во сне Чосеру являются бог и богиня любви; бог пеняет ему за описание любовных несчастий, богиня же поручает ему создание надгробного плача по страдалицам, покинутым возлюбленными или погибшим от любви. Чосер вновь переиначивает старые и всем известные истории, приспосабливая их для своих современников. Уже одно это связывает “Легенду” с куртуазной поэзией, для которой подобный сюжет был material prima[16]. “Легенда” во всех отношениях являлась поэмой заказной. Точно такой же заказ выполнил и Джон Гауэр своим “Confessio Amantis”[17], в которой любовные истории взяты в изящное обрамление, – описание встречи поэта с богом и богиней любви. В поэме Гауэр даже упоминает обстоятельства полученного заказа: поручение поэту дал Ричард II, когда они вместе с ним плыли по Темзе: “…призвав на свой корабль, дал мне заданье это”. Такое совпадение по времени и смыслу произведений, задуманных крупнейшими поэтами эпохи, не случайно и указывает на несомненность заказа. В “Исповеди влюбленного” Джон Гауэр передает к тому же и послание Чосеру от богини любви:

Приветствуй Чосера, когда случится встретить,

Он ученик мой и любимый мой поэт.

То есть между двумя поэмами, на одну и ту же тему наблюдается как бы искусная игровая перекличка. Намеренный выбор Гауэром для своей “Confessio” английского языка также изобличает влияние на него Чосера – впервые он издает большое произведение на местном наречии (используя к тому же восьмисложную строфу чосеровского “Храма Славы”), на что Гауэра явно толкнул пример Чосера и его значительный успех. Включенные Чосером в поэму легенды были, по-видимому, сокращены для устного чтения, а текст содержит ряд отсылок к придворным играм и ритуалам. Таковым, к примеру, является чудесный панегирис маргаритке – культ этого цветка при дворе был заимствован из Франции. Уже высказывалась догадка, что “ladyes nyntene”, девятнадцать дам, составляющих свиту богини любви, – это кавалерствующие дамы, удостоенные ордена Подвязки ко времени создания поэмы. Об устном предназначении поэмы говорит и своеобразие ее юмора, как нельзя лучше подходящего для устного воспроизведения:

Как учит вас изложенный пример,

В любви нет места вере,Верьте только мне.

Намек на декламацию поэмы можно усмотреть и в одном из шутливых авторских отступлений:

И если в зале сем коварству место есть,

То и коварные любовники найдутся.

В общем, текст поэмы дает нам твердые основания считать Чосера любимым поэтом королевского дома.

Точная дата создания поэмы неизвестна, но косвенные свидетельства указывают на время между написанием “Троила и Хризеиды” и “Кентерберийских рассказов”.