Что было пороками, стало нравами

Этот биографический рубеж достаточно точно подметил Ф. Виттельс: «Брюкке и Мейнерт, ученые, строившие свои теории на патолого-анатомической основе, и научные отцы Фрейда, должны были сперва закрыть глаза, чтобы их неудачное детище могло резко отвернуться от анатомии и физиологии» (Виттельс 1991: 56).

ПРАВО.

Параллельно с медициной пола и психиатрией уголовное правосудие по необходимости также имело дело с сексуальными «отклонениями», воспринимавшимися всеми слоями населения по преимуществу как чудовищные и противоестественные (зоофилия, уранизм, трибадия^{6}, содомия, инцест, некрофилия, адюльтер). Нельзя считать случайным, что и в этой научной области к началу XX века произошли существенные подвижки.

В России был разработан, в частности, новый проект уголовного уложения, который, по словам одного из наиболее авторитетных юристов — В. Д. Набокова, явился «во многих отношениях смелым новаторством, отвечая тем самым на категорические запросы... современной жизни» (Набоков 1904: 87). В самом деле, кодекс 1903 года концептуально определил и классифицировал всю совокупность преступлений, совершаемых на сексуальной почве. Законодатель предпринял попытку переакцентировать внимание с проблем, связанных с внутрисемейными отношениями, на индивидуальные рутинные практики. Так, уголовный кодекс и церковное право пришли к единому мнению по вопросу трактовки кровосмешения как препятствия на пути ко вступлению в брак и как преступления, если оно имело место вне брака. Запретительный реестр сузился. Были признаны противозаконными сексуальные отношения исключительно между близкими родственниками по прямой линии, между детьми одних родителей и между ограниченным кругом родственников со стороны мужа и жены. Сохраняя отдельные санкции на инцест, светские власти приводили правовые положения в соответствие с нравственными требованиями Церкви. Вместе с тем, по словам Набокова, «нигде, кажется, кроме России, нет того, чтобы один по крайней мере вид кровосмешения приобрел характер почти нормального бытового явления, получив соответственное техническое наименование — “снохачество”» (Набоков 1904:129). Поясню: хотя снохачество на самом деле имело значительное распространение, всё же его, по большому счету, нет основания идентифицировать с инцестом, поскольку отец мужа и жена младшего сына не родственники, а свойственники. Поэтому в данном случае нарушаются базисные семейно-моногамные устои (и христианские заповеди), но кровосмешение как таковое отсутствует.

И еще несколько важных новшеств кодекса начала XX века. Здесь, во-первых, статья о прелюбодеянии оказалась в разделе семейных преступлений; во-вторых, хотя и сохранилось положение о привлечении к уголовной ответственности акторов сексуальной интеракции, не состаявших в браке, однако наказание предельно смягчалось: лишь при неординарных обстоятельствах предусматривался арест обоих партнеров, в то время как согласно предшествующему кодексу прелюбодеям грозило помещение в монастырь или продолжительное тюремное заключение. Помимо того, была декриминализирована зоофилия.

На обсуждении проекта нового уложения, несомненно, сказалось как знание и адаптация дискутантами лучших образцов европейского законодательства, так и пермиссивные установки большинства либерально настроенных российских юристов и врачей (В. Набоков, Ип. Тарновский, П. Ганнушкин и др.) относительно всей композиции сексуальных практик. Именно поэтому не могу согласиться с американским историком Л. Энгельштейн, которая, будучи типичной евроцентристкой и феминистской, при анализе состояния сексуальности в России обсуждаемого хронологического периода оценила это состояние как малоподвижное, заскорузлое и чуть ли не «крепостническое» (см.: Энгельштейн 1996: 259). Предвзятость удивительная. Следующий эпизод, на мой взгляд, позволяет говорить о многослойности в то время точек зрения и мнений деятелей медицины и права разных стран.

На V Международном съезде криминальной антропологии (Амстердам, 1901 г.) с одним из докладов «Положение ураниста в обществе» выступил представитель Италии — доктор Алетрино.

Прежде чем дать слово оратору, председательствующий заметил, что бюро съезда просило представителей прессы, во избежание распространения в «большой публике» сведений об этом щекотливом вопросе, не печатать в газетах отчет о предстоящем выступлении.