Что было, то было. На Шаболовке, в ту осень...

— Не хочу, чтобы он расстраивался, пока в госпитале лежит.

«Пожалуй, Лида права», — подумал я тогда.

— …С тех пор как вернулся из госпиталя, — продолжал Витька, — еще не видел сына, хотя она, — он сделал ударение на слове «она», — и приглашала взглянуть. Последний раз давно приглашала — месяца четыре назад. Раньше, понимаешь, не тянуло на сына посмотреть, а сегодня вдруг засосало. Видно, возвращение дяди Вани подействовало. Еще недавно думал: спета моя песенка. Услышал я сегодня Веркин смех, увидел, как улыбается дядя Ваня, и, понимаешь, перевернулось во мне что-то. Короче: решил посмотреть, какой он, мой сын, — ведь он без меня родился, когда я на фронте был. Да и с ней поговорить надо. Зарабатывает она курам на смех, одно слово — секретарша. Может, придется подкинуть ей деньжат. Я, Антон, хоть и не ангел, но и не прохвост.

— Сколько ему сейчас? — спросил я.

— Чего сколько?

— Лет сколько?

— А-а… — Витька задумался. — Познакомился я с ней осенью сорок первого. Ходил два месяца, пока повестку не прислали. Вот теперь и прикинь. От января или февраля девять месяцев — это осень сорок второго. Значит, сыну моему сейчас около трех лет. — Витька усмехнулся, шевельнул сумкой. — Вот мячик ему купил и полкило «Мишек». Все гроши в коммерческом магазине оставил. Завтра и опохмелиться не на что будет.

— Обойдешься.

— Обойдусь, — легко согласился Витька.

— А Лида где? — поинтересовался я.

— А шут ее знает! — Витька нахмурился. — Она теперь редко дома бывает.

«Ну и пусть!» — зло подумал я и почувствовал: кольнуло сердце.

Появилась Елизавета Григорьевна — постаревшая, в драном, полинявшем халате.

— Веркин муж вернулся, — сказала она, приблизившись к нам. — Кто бы мог подумать, а? Страшно одной в комнате: стенка тонкая — слышно все. Слышно, как смеются они, как целуются. — Елизавета Григорьевна всхлипнула. — У одних теперь все: и дети, и мужья, а у меня никого. Был племянник, а теперь и его нет. Дура была, родить не от мужа боялась. А Галька вон не побоялась. У нее теперь в жизни утешение есть, а у меня… — Елизавета Григорьевна вяло махнула рукой и поплелась к лавочкам.

— Скрутило ее, — сказал Витька.

Елизавета Григорьевна опустилась на лавочку и застыла на ней. Поднявшийся ветерок теребил ее волосы с прядями седины. Какая жизнь ожидала эту женщину? Что предстояло ей?

— Бывай, — сказал Витька и пошел к воротам, делая костылями широкие взмахи, упружисто бросая вперед тело. Я проводил его взглядом, постоял несколько минут и направился к Галке.

12

— Пришел? — обрадовалась Галка, открыв мне дверь. — А я думала, ты у Лиды.

Я смутился. Глядя на меня, почему-то смутилась и Галка.

— Кто там? — послышался голос Вековухи.

— Антон пришел, — ответила Галка и пригласила меня в комнату.

Авдотья Фатьяновна подбрасывала на коленях Колю, приговаривая:

— Едем, едем — не доедем, едем, едем далеко…

Галкин сын улыбался, показывая молочные зубы.

— А я подумала, опять Никодим, — сказала Вековуха.

— Разве он ходит сюда?

— Повадился. При мне два раза заявлялся, а без меня сколь — у нее спроси. — Авдотья Фатьяновна строго посмотрела на Галку.

— Без вас тоже два раза приходил, но я его не пустила, — сказала Галка.

— И правильно! — Авдотья Фатьяновна кивнула. — Не сидится ему, вишь. Больно нахальный стал. Страмота! Набил карманы деньжищами и думает, что ему все дозволено. Всех на свой аршин мерит. Лидке, — Вековуха покосилась на меня, — может, и лестно, что он при больших деньгах, а другим на это тьфу! — Авдотья Фатьяновна завозилась на стуле.

— Ба, — сказал Коля, подпрыгивая на коленке.

— Вишь, вишь, какой! — Вековуха встрепенулась, снова стала подбрасывать Колю. Помолчав немного, сказала: — Не серчай на меня, грешную, если я что не так про Лидку. Не нравится она мне. Раньше смирной была, а теперь франтихой стала. В ушах серьги блестят, на ногтях краска, на шее ожерелье…

В комнате по-прежнему пахло прачечной, мебель стояла на тех же, что и раньше, местах. На стене ворковал репродуктор, черный и круглый.

— Хочешь чаю? — спросила Галка.

— Спасибо, — отказался я.

— Хочет, хочет, — возразила Вековуха. — Галька хорошо чаи заваривает, вкусно. И варенье найдется. Я этим летом три банки сварила. Для него, — Авдотья Фатьяновна чмокнула в затылок Колю.

Галка пошла на кухню. Я хотел выйти следом, но подумал, что это может броситься в глаза, и остался. Чувствовал я себя не очень уверенно. Я не ожидал застать у Галки Вековуху и теперь ждал, что скажет она.

— Чего такой невеселый? — Авдотья Фатьяновна усмехнулась.

— Так, — пробормотал я. И добавил: — Вот решил Гришкиного сына навестить.

— Ты другим побасенки рассказывай, — возразила Вековуха. — Меня не проведешь. Знаю, к кому пришел. — Она помолчала и добавила, понизив голос: — Только ты понапрасну ей голову не морочь. Ей не до баловства теперь, сам понимать должен.

— О чем вы шушукаетесь? — спросила Галка, внося в комнату варенье в вазочке и насыпанное в тарелку печенье — мелкое, с узорами, чуть обгоревшее… по краям.

— У нас свои секреты, — проворчала Вековуха. — У тебя свои, а у нас свои.

— У меня секретов нет, — сказала Галка.